Влад Костромин - Наследники Мишки Квакина. Том IV

– Ну? – подбодрила мать, спустившись с крыльца и взяв Пашку за подбородок.

– Одна оставалась… – брат в ужасе сжался.

– Что за вафля? – слабым голосом спросил отец.

– Витя, ты ел «Куку-руку»? – вопросом на вопрос ответила мать.

– Кто? Я? – начал привычно юлить отец. – Кукурузу?

– Не придуривайся! – голос матери лязгнул металлом.

Бродящие по двору куры подобрались и поспешно отошли – от греха подальше.

– Ну съел… одну, – покраснел папаша. – Подумаешь…

– Это от вафли! – мать хлопнула ладонью по доске веранды, заставив задрожать стекла в окнах.

– Батю! Отравить! Хотел! – отец встряхнул Пашку так, что тот клацнул зубами.

– Я не хотел!!! – взвизгнул Пашка. – Это не я!!!

– А кто? – вкрадчивости в отцовском голосе позавидовал бы и удав Каа. – Назови мне этого негодяя!

– Это…

– Влад? – отцовская рука встряхнула меня так, что едва не оторвалась голова.

– Нет… это… – бросил быстрый взгляд на мать. Видно было, что Пашка лихорадочно придумывает, кого подставить. Привычно свалить все на Шурика не получалось. – Лариска! – осенило его.

– Лариска? – отец задумался, пожевал губами. – Эта выдра вполне могла дядьку родного отравить. Вся в Нинку: за ковер на стенке кого хочешь со свету сживет.

– Витя, это не смертельно.

– Как же не смертельно, когда я весь зеленый?!

– Не скули, я сейчас, – она ушла в дом, вернулась с зеркалом. – Посмотри.

Отец отшвырнул нас и будто утопающий вцепился в зеркало.

– Ой! Ничего себе! Ужас! Валь, ты уверена, что я лапы не надую?

– Ты скорее от водки дуба дашь, чем от этого.

– Кстати, идея! – папаша упруго вскочил со ступеньки и кинулся в дом. – Надо спиртом простерилизоваться, – прокричал он на бегу.

– Блудливой куме одно на уме, – вздохнула мать и погрозила Пашке кулаком. – Смотри, я же могу и сказать, Ван Гог малолетний. Батя тебе тогда точно ухо отчекрыжит.

– Не говори!

– Ладно, но смотри мне, – еще раз погрозила, – я тебе яйцо вобью в печенку! И ты тоже смотри! – кулак матери очутился у меня под носом. – Зауторник в жопу засуну! – прошипела мать.

– А что я?

– А ничего ты. За братом надо следить, а не по яблонькам с гиканьем зикать!

– Я не зикаю.

– Ты мне еще погордыбачь тут! Живо отцу скажу, что ты его отравить хотел.

Я в ужасе отшатнулся.

– Так что имейте в виду, – ушла в дом.

– Во как, – потрясенно прошептал Пашка. – Она нас шаржирует.

– Шантажирует, – автоматически поправил я и поплелся к ободу, на котором варили свиньям.

Уселся возле него на пень и задумался о мрачных перспективах. Пашка уселся на соседний пенек и начал одухотворенно ковыряться в носу. Меня от раздумий, а брата от исследований содержимого носа отвлек возникший на крыльце отец.

– Помогло, дети мои, – словно ангел слетая с крыльца, заявил он. – Вино спиритус есть панацея от всех бед, – подходя, изрек значительно.

– Во как! – восхищенно прошептал Пашка.

– Но мы должны нанести ответный удар по приспешнице мирового капитала! – было видно, что отец принял не менее полулитра «панацеи».

– По кому? – не понял Пашка.

– По сестренке вашей, лисице белобрысой!

– Лариске? – на всякий случай уточнил брат.

– Так точно, – отец плюхнулся на пенек и закурил, бросив обгоревшую спичку в обод. – По ней, кобыле симферопольской.

– Как? – спросил я.

– Коварно, как же еще? – отец запрокинул лицо в голубое небо и задорно захохотал. – Ха-ха-ха!

Опомнившиеся было после ухода матери, куры снова всполошились.

– Слушайте мой план, пострелята, – отхохотавшись, начал отец. – Возьмите обертку от вафли.

– Куку-руки? – Пашка достал записную книжку и обмусолил карандашный огрызок.

– Ее самую, – закивал отец. – А внутрь набьете конского навоза.

– А если коровьего? – Пашка был ленив и идти искать конский навоз ему было неохота.

– Нет, коровий не пойдет: там консистенция другая. Тут важно, чтобы костюмчик сидел.

– Какой костюмчик? – очки Пашки будто расширились от изумления.

– Костюмчик – в данном случае обертка, – отец досадливо поморщился. – Поняли?

– Да, – закивали мы.

– Набиваете в костюмчик, обертку, – поправился, – конского навоза и посылаем Лариске в бандероли. Только берите какой посуше.

– И что будет? – не понял Пашка.

– Она получит, обрадуется, откроет, а там навоз. Ха-ха-ха, – отец снова громко захохотал.

Из лесопосадки вылетели три потревоженные вороны и недовольно каркая полетели прочь – искать места поспокойнее.

К вечеру указание было выполнено. Недели через две позвонила взбешенная тетя Нина и долго кричала в трубку. Отец виртуозно свалил вину на нас, и мы в его пересказе узнали что: у нас протухли мозги; мы дебилы (с медицинской точки зрения) с отклонениями; мы дальтоники косантые; и что Вальке надо было слушать умных людей и делать аборт.

Потом отец целую неделю хохотал по утрам и вечерам, распевая:

– Куку-руку уже с нами путешествует по свету.

Той зимой я читал книгу «Даниил Галицкий» и по вечерам своими словами пересказывал Пашке.

– Рыбу сушеную с жидким медом ели, – поразился он.

– Тут так написано.

– Давай и мы так сделаем?

– Где мы зимой возьмем сушеную рыбу?

– Сами насушим. Папка же рыбы привез.

Отец ездил в Москву – учился заочно, получая второе высшее образование. Из Москвы, кроме рассказов о коварстве чем-то насоливших ему кавказцев, привозил невиданные в наших местах золотистые мандарины, «московсколетнюю» колбасу и непонятную, но вкусную, красную рыбу.

– Возьмем эту рыбу и засушим.

– Заметят.

– Ее же никто не ест, значит, она никому не нужна.

– Ну, не знаю. Где мы ее сушить будем? На чердаке сейчас холодно.

– Мы ее на батарею положим.

– Идея, – согласился я. – А мед жидкий где взять?

– Водой разведем, – подумав, предложил брат.

Так мы и сделали. Наковыряли из трехлитровой банки, подаренной дедушкой Шуриком, меда, развели горячей водой в другой банке. Рыбу порезали на куски и разложили по батареям. Затопили котел и за домашними делами про рыбу забыли.

Пришедший с работы отец раскочегарил котел еще сильнее и шандарахнул туда пару ведер угля. Полежал на диване, посмотрел телевизор и проголодался. Распевая:

– Нам нет преград на суше и в Ангоре, – он встал с дивана и потопал в прихожую. Открыл холодильник, окинул его внимательным взглядом.

– Валь, где рыба? – прокричал.

Мы с Пашкой напряглись.

– Я откуда знаю? – откликнулась из спальни мать, писавшая очередную пьесу под песни Добрынина.

– Куда она могла деться?

– Я откуда знаю? – мать раздраженно выключила магнитофон.

– Дети мои, – громко сказал отец, – ко мне.

Мы нехотя вышли в прихожую.