Александр Шляпин - Максимовна и гуманоиды

– Ты Клава, как была дурой, так дурой и помрешь! – сказала Канониха.– Какие в её годы могут расти зубы?

– Молочные, – кто—то крикнул из очереди. Старухи звонко засмеялись.

Клава «Телескоп» приподнялась с пола и стукнув Канониху своим посохом сказала:

– А зубы я у «балалайки» видела!!! Может то импланты какие, но они у неё ёсь!

С того дня Мария Максимовна Балалайкина, стала объектом пристального внимания односельчан.

С каждым часом на лице Максимовны становилось все меньше и меньше морщин. Они будто разглаживались, прижатые горячим утюгом. Седые, редкие волосы странным образом наливались здоровьем и блеском, приобретая приятный золотистый оттенок.

Все эти метаморфозы с телом настолько беспокоили старуху, что она стала бояться выходить из дома. На третий день после победы над внеземным разумом, седина на её голове совсем исчезла. Рот Максимовны заблистал белоснежной «голливудской» улыбкой. Глядя на себя в зеркало, «старуха» сама себя перестала узнавать. Её жизненный век по каким—то неизвестным причинам начал свой стремительный отсчет в обратную сторону, от чего у неё захватывало дух. Еще вчера кожа на её руках была дряблая, и до ужаса тонкая. А сегодня – сегодня она дышала молодостью и первозданной красотой. Последнюю ночь стали ей сниться удивительные сны. Такие сны обычно снятся тогда, когда молодость и жажда любви ежеминутно будоражат женскую плоть. Эти природные инстинкты с каждой ночью больше и больше стали донимать старуху, стараясь разорвать её сердце любовной страстью.

Как – то утром, после очередного эротического сновидения Максимовна, вскочила с кровати и взглянула на себя в старинное трюмо. Там в жалком и холодном куске стекла, стояла очаровательная молодая девушка – лет двадцати пяти. Максимовна скинула с себя старую льняную самотканую рубаху и в этот миг она увидела вновь «возродившееся тело».

Её молочные железы, ранее напоминавшие «крымские чебуреки» стали вдруг аппетитными и упругими, словно были двумя половинками крупного яблока. Они приятно высились на её груди, придавая образ объекта для вдохновения художников и поэтов. Кожа стала упругой и бархатной, а ноги, несколько лет страдавшие подагрой, выправились так, что даже шишки на её суставах рассосались.

– «Боже, праведный – что это, – промолвила Максимовна себе под нос. – Это как?!» – хотела в голос спросить себя Балалайкина. Но в этот миг её рот издал удивительно чистый и приятный уху звук. Тот звук, который был у неё в те времена, когда она ходила еще в девках.

Собственный голос, обновленный вид настолько перепугал старуху – молодуху, что от страха она закрылась в хате на все засовы. Занавесив все окна старыми одеялами, она спряталась за стенами, чтобы пережить свалившиеся на неё природные изменения.

– «Боже мой! Стыд —то какой! Бабы ведь своим глазам не поверят» – сказала в голос Максимовна, расхаживая по дому в обнаженном виде. В этот миг она поняла, что её новый образ начинает нравиться ей, больше, чем, то старое и разбитое болезнями тело. Целый день она любовалась своей обновленной фигурой, которая прямо на её глазах набирало необычайную сочность и сексуальную привлекательность. Её ягодичный отдел приятно округлился, а тело вытянулось, словно морковка сорта амстердамская.

Недельное отсутствие Максимовны в сельпо насторожило в округе всех местных жителей. Недобрый слушок о покупке ей гроба, который пустил столяр Мирон, прокатился по всей деревне и оброс такими деталями, что народ понял – Максимовны больше нет.

Не дожидаясь скорбных новостей, бабы решили, всем пенсионным коллективом идти к Балалайкиной, чтобы как подобает, достойно придать её тело матушке земле. Словно лыжная сборная, опираясь на свои палки и трости, старухи дружно двинулись по улице в сторону её дома.

Танька Канониха, как закадычная подруга Максимовны, вырвавшись в лидеры, шла первая, увлекая за собой рыдающий коллектив. Приблизившись к хате, она стала стучать своей клюкой по стенам, чтобы якобы «пробудить» хозяйку, или хотела изгнать дух «покойной» Максимовны, на случай её безвременной кончины.

– Эй, старая, открывай! —вопила она и била палкой по срубу. —Ти жива ты, ти не? —продолжала орать Канониха, переходя местами на истерику и ядреный мат.

Со всей силы, она грохотала в дверь дома. Каждый раз, прислушивалась к любым шорохам, которые должны были исходить из хаты. Но все было таинственно тихо.

Омолодившаяся Машка, отодвинув шторку, увидела, как возле её дома собрались гости. Позади и перепуганных баб, щелкая семечки, стояла «бригада» местных алкашей —копателей, которые подрабатывали рытьем могил, и доставкой тел для упокоения.

Что было делать: Максимовна растерялась и не могла себе даже представить, как выйти из этой ситуации. Была возможность спрятаться в подполье, но тогда было бы не понятно, каким образом дом закрыт изнутри. Вскрыв сундук, Машка влезла в него с головой, на скорую руку стараясь найти себе носимый наряд, который она спрятала туда еще со времен её молодости. Схватив первое попавшее платье времен покорения целины, Максимовна надела его на свое обновленное тело, и накинув на плечи платок, предстала перед зеркалом в образе девушки с пониженной социальной ответственностью, изгнанной из столицы на сто первый километр за развратные действия.

Теперь можно было не спешить. В таком виде её вряд ли бы кто узнал. Накрасив красным карандашом губы, Балалайкина сама себе улыбнулась, подмигнула, и потрогав налившиеся соком груди, направилась к дверям, которые уже с помощью топора и лома собрались вскрыть переполошившиеся односельчане.

– Давай Прохор – ломай – мать твою! Руби скорее, чай Максимовна, наверное, перед господом уже представилась! – орала Канониха, вытирая катившие по лицу слезы и сопли.

Держа топор наперевес, Прохор, словно разбойник, поднялся на высокое крыльцо. Перекрестившись, он обернулся к народу и сказал, словно с трибуны:

– Бабы! Бабы, да простит меня господь! Не ради любопытства праздного, а истины ради, творю я сие беззаконие! Не держите на меня зла! Участковому подтвердите, что не ради умысла злого, а ради спасения тела усопшей Марии Балалайкиной, приходиться мне портить частную собственность.

Только он замахнулся, чтобы ударить в дверь, как за ней послышался звук падающей утвари. Здоровый русский мат, перемешанный с проклятиями, послышались из дома. Прохор бросил топор и, крестясь, слетел с крыльца, испугано глядя на воскрешение покойной.

– Свят, свят, свят, – молился он, встав на колени.

За дверью кто—то зазвенел железным засовом. После небольшой паузы она распахнулась. На пороге во всей своей красе возникла молоденькая девушка. Она грызла яблоко и ехидно улыбалась собравшимся старухам.