Александр Шляпин - Максимовна и гуманоиды

В это время, из – за угла деревенского клуба выполз кузнец Прохор. Он по случаю нового года прибывал в состоянии алкогольной эйфории. Шапка на его голове торчала развязанными ушами, а тулуп, ввиду бушующего внутреннего жара, был расстегнут и в разные стороны развевался полами. Глаза горели, словно угли. Во рту торчали «клыки вампира», которые он купил в сельпо у Нинки за десять рублей в придачу к селедке.

Именно в этом месте и встретились нос к носу две цивилизации —земная и инопланетная.

О том, что это пришельцы, Прохор узнает намного позже. Спутав их с чертями, он перекрестил гуманоидов крестным знамением, и, убедившись, что они не поддаются воздействию его силы, нанес удар в первую же физиономию, которая смотрела на него огромными космическими глазами.

Враг был повержен! Пришельцы ошеломленные «радушным» приемом землян, бросились бежать прочь, чтобы еще больше не попасть под другую горячую руку русского кузнеца.

– Это кому ты Прошенька, сейчас так вломил, – спросил Коля Шумахер, подойдя поближе к пьяному кузнецу.– Так ребята мчались, что даже снег протаял до самой земли.

– То мне кажется черти были, – ответил Прохор.– Я иду, а они в окно зырят. Ни табе здрасте, ни вам добрый вечер! Ни вам с новым годом! Я человек вежливый и культурный —поздоровался. А они на меня смотрят сквозь черные очки, словно какие шпиёны. Вот пришлось залимонить по этим очкам с левой, чтобы часом не убить.

– Пошли брат лучше в клуб, —сказал Шумахер, – концерт в разгаре. – Споем, спляшем, выпьем. Говорят новая завклубом кровь с парным молоком! Девка говорят, разлюли —малина, самогон с клюквой…

– А может, лучше выпьем, а уже потом, споем и спляшем, – перебил его Прохор, и заржал, словно кастрированный мерин.

Кузнец по—дружески положил Шумахеру руку на плечо, и запел:

– Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним, и отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю —ю —ю —ю!

– Ты узнаешь, что напрасно называют Север крайним, ты увидишь он бескрайний, – подхватил Шумахер, – я тебе его дарю —ю —ю —ю!

– Эгей, – завершил Прохор, и подбросил свою шапку вверх.

Новогодняя дискотека была в самом разгаре. Елка сияла огнями, а вся молодежь дружно плясала вокруг неё, топая ногами по полу в такт грохочущей музыке.

Прохор и Шумахер ввалились в зал, обнимая друг друга, словно кровные братья. Народ веселился, прыгая в пылу хмельного угара. Всем было хорошо, и ни кто не обратил даже внимания на их появление.

– Что скачите горемыки?! На улице черти, мне морду хотели набить, но я им не дался! Вот какую хреновину они потеряли, когда улепетывали, —сказал кузнец, показывая народу найденный на месте стычки нубирийский «бластер».

На крики выпившего кузнеца внимания никто не обратил. Народ знал, что Прохор любитель наводить на плетень тень, особенно тогда, когда его голова заполнена парами деревенской сивухи с карбидом и куриным калом для крепости и убоя.

Следом за Прохором в клубе появились и осмелевшие пришельцы. Они робко вошли в храм культуры, держа могучую фигуру кузнеца в поле своих бездонных глаз. Гуманоиды остановились, около входа, стараясь переминаться с ноги на ногу в такт музыке, как это делали представители чуждой им цивилизации. Гуманоиды как бы опасались агрессии землян, но её почему—то не было. Спокойствие нубирийцев было недолгим. Местные девушки, разогретые рябиной на коньяке, приняв одежду пришельцев за карнавальные наряды, затянули их вкруг. Посчитав, что перед ними ряженые мужики из соседней деревни, принялись с ними отплясывать, как это было принято в землях русских. Повторяя движения землян, гуманоиды на какой—то миг забыли о своем задании и постарались влиться в людскую массу. Беспечно они закружились в вихре карнавального танца, радостно щебеча на своем языке, словно канарейки.

Все было бы хорошо, но русские были бы не русскими землянами, если бы через пятнадцать минут, они не стали приставать к пришельцам, стараясь угостить их «огненной водой».

Деревенские мужики и бабы бросились в интернациональном порыве лобызать «внеземной разум», требуя от них уважения к себе и безграничной межгалактической любви.

– Елочка, зажгись! – орал Прохор, изображая двоюродного брата деда мороза дядю Снегуриана.

Он крутил в руках какую—то инопланетную фигню, которую отнял у инопланетян и совсем не подозревал, что это бластер. Прохор прицелился в елочную игрушку, и нечаянно нажал на кнопку. Голубая молния с треском вылетела из инопланетного «плазмомета» и срезала с ёлки все ветки вместе с игрушками, которые с грохотом игрушек осыпались на пол, как осенние яблоки.

– Вау! – прокричал Прохор, глядя на голый ствол дерева, наверху которого продолжала гореть, покосившаяся на бок, красная звезда.

Народ замер в оцепенении. Музыка стихла. Над танцполом повисла угрожающая тишина.

Кузнец опустив глазенки в пол, почувствовал, что за испорченный праздничный реквизит, его сейчас будут жестоко бить. Он бросил «плазмомет» на пол, и словно рак пополз в сторону выхода. Он из—под шапки смотрел по сторонам и понимал, что нще мгновение и месть горемыкинцев будет жестокой и болезненной.

– Мочи урода, —услышал он боевой клич и увидел, как толпа забыв про инопланетян, двинулась на него.

– А че я? Я ничего… Оно само стрельнуло, – стал оправдываться он, пробираясь к выходу.

Тетя Соня, уборщица клуба первого уровня появилась нежданно. Увидев голый ствол и кучу обрезанных веток с игрушками, поняла всё… Выдернув из метлы деревянный черенок, она с нечеловеческим криком бросилась на возмутителя спокойствия и стукнула ему по хребту палкой.

– Ой, мама, —проговорил кузнец и понял, что это был сигнал для всего деревенского коллектива.

Народ был в шоке. Участники карнавального дефиле смотрели, то на голый ствол, то на рассвирепевшую бабу Соню, то на улепетывающего Прохора, который в позе уползающего рака двигался прочь из клуба. Оцепенение было мимолетным. Сообразив, что виновник должен быть, наказан, кто—то из жителей села Горемыкино громко проорал, ввергая публику в управляемый хаос.

– Бей гада! Он праздник испортил…

Молодежь одержимая чувством справедливости бросились на кузнеца, как бросаются пчелы на медведя, влезшего в дупло за медом.

– Ой, ухи мои ухи, —заверещал Прохор, прикрывая огромными ручищами свои уши. —Не по голове! – кричал кузнец. – Только не по голове! Завернувшись в расстегнутый полушубок, он забился в угол, продолжая что—то кричать, но его уже ни кто не слышал.

На его мольбы о пощаде, следовал один за другим удары валенками.

– Получай, гад! Извращенец, – орал кто—то из толпы.

В эту секунду авторитет кузнеца Прохора, как мастера молотка и огненной стихии, рухнул ниже плинтуса. Свернувшись в позу вареной креветки, он еще сильнее забился в самый угол помещения, оставив для нанесения побоев, только мышечную зону ягодичного отдела. В такой позе Прохор лежал несколько минут, пока кто—то из односельчан не увидел, валящуюся пластиковую челюсть «графа Дракулы».