Юрий Лифшиц - Вдвоем с моим мармотом… Юмористические стихи, рассказы. Пародии

Долго с сестрой мы гонялись за тем Бабаём,
По лесу гнали его мы и ночью, и днем.
Месяц в лесу провели без еды и питья —
Не удалось изловить Бабая… нипочем.

Я расскажу, мадам, месье,
вам об актере Депардье
Покинув Францию свою,
приехал он в Мордовию.

Жерар явился Депардей
поесть блиней из рук бл. дей.
Возглавить может Депардьи
культур-мультур Мордовии.

Он водку пьет, он морды бьет,
он обкультурит* свой народ.
Сказав отечеству «адью»,
Барде пример дал Депардью.

Брижит с фамилией Барда,
седоволосая мадам,
попасть решила в наш дурдом
вслед за мордовским Депардьём.

У нас едва ль жила досель
такая, как Брижит Бордель.
Она не прочь французский сук
срубить, лелея псов и сук.

Потом заявится Делон,
тот, что не пьет одеколон,
потом – Каас Патрисия,
каких в Париже до фига.

Марина Влади к нам без слов
притащится с Катрин Денёв.
Когда ж приедет Миттеран —
отправим всех в Биробиджан!

Шукают все кому не лень,
о благе россиян радея,
мозги свернувши набекрень,
национальную идею.

И референт, и бизнесмен,
и дистрибьютор, и чиновник
мечтают нас поднять с колен,
чтобы поставить поудобней.

И каждый мелет языком
о диспозиции локальной,
но каждый первый незнаком
с идеею национальной.

Когда бы ведали они,
что, если заглянуть в мага́зин 1,
то нацидеи 2искони
на каждой полке – словно грязи.

А понимающий народ,
который зря не точит лясы,
по полкило ее берет
иль половину этой массы.

Конья́ки 3, граппы, вискари,
по крайней мере, не слабее,
но кто там что ни говори,
в них нету никакой идеи.

Когда ж у нас плешивый Herr 4
давал идею на талоны,
то разнесли СССР,
хоть были против миллионы.

И мусульманин, и еврей,
и друг степей, когда-то дикий,
все нагрузились до бровей
идеей нашей белоликой.

Есть и у нас иная прыть,
мы ничему не кажем дули:
мы можем салом закусить,
хватив «07» «Напареули».

Однако, ежели принять
на грудь стакан идеи нашей,
не сможет никакая дрянь 5
именовать Россию Рашей!

И даже тот, кто тянет в рот
«Тенуте Солета Киянос 6»,
порой с устатку шибанет
среди своих по сотне на нос.

И что ему тогда Давос,
что этот Брисбен кенгуриный!
Замочит он любой вопрос,
шарахнув трижды по единой.

И дивный новый русский дом
восстанет, словно Галатея,
а жирный западный кондом
помрет от зависти шизея 7.

А то ведь «Русь – жена моя», —
сказал поэт на всю округу,
но если сил нет ни черта 8,
то незачем винить супругу.

А тут и силы вроде есть
и деньги, пусть и в оффземшаре 9,
а главное – идей не счесть,
хоть все и в крупном перегаре.

Пусть не сложился коммунизм
(видать, идеи не хватало),
но гадский империализм
ужо получит по сусалам!

Ужо похерим на века
мы доу-джонсовскую моську,
ужо посмотрим свысока
на бивалютную авоську.

Россия станет как ковчег
среди вселенского потопа,
а каждый русский имярек
не скажет: «Наше дело – .опа 10!»

Поэты, сбегав на Парнас,
о нашей славе сложат руны…
На добрый пир и в добрый час
зовут нейлоновые струны!

Люблю я, братцы, с утреца,
еще до первого окурка
и до умытого лица,
открыть балладу полутурка 1;

а после сих блаженных строк
под флером утреннего глянца
принять язвительный стишок
сердитого полуирландца 2;

а днем остановить свой взгляд
на синей сфере небосклона
и тут же рухнуть напропад
в живые строфы окторона 3;

а ввечеру, уняв бедлам
непрошенных телепосланцев,
внимать заоблачным мирам
потомка доблестных шотландцев 4;

а на ночь, перед самым сном,
укрывшись пледом потеплее,
себя баюкать миражом
усталого полуеврея 5.

Улица в ночи, фонарь, аптека,
сказывают эпос гусляры,
и поют для австралопитека
дядя Ваня, чайка, три сестры.

Если ж рухнет мир, то для начала,
сны твои лелея, зашумят
шневый сад, медведь.
чайка, три сестры, вишневый сад.