Хелен Лимонова - Лимонник. По материалам израильских литературных вечеринок. Выпуск 3

Долго и трудно я привыкала к своим новым студентам. Меня поражали их раскованность, открытость, их способность прервать меня посередине фразы, задать любой вопрос, даже самый личный. Между нами не было никаких барьеров. Да и о каких барьерах могла идти речь, если они обращались ко мне «Анна» и на «ты»? В лучшем случае я могла услышать от них обращение «мора» – учительница. Поначалу меня это задевало, Даже не задевало, а привлекало внимание, но постепенно я привыкла, ведь их бесцеремонность не означала презрения ко мне – это была общепринятая форма обращения к преподавателю. А с другой стороны, меня радовало, что мы общаемся на равных, они смотрят на меня, не отводя взгляда, изучают меня так же, как изучаю их и я. Так я надеялась.

Что уж говорить о самих студентах и их привыкании ко мне? Перед ними стояло неведомое существо в непривычной для израильского глаза одежде, с тяжелым для их уха акцентом на иврите, с британским английским произношением. А они преклонялись перед американским английским, с рокочущим RRR! И это существо обучало их пониманию прочитанного – именно на английском языке! Темы их вопросов ко мне были так разнообразны, что не было смысла заранее готовиться к их граду – он сыпался на меня непрерывно. Единственной моей домашней заготовкой был огромный научный текст, который я досконально изучала дома, обложившись толстенными словарями. Разумеется, я изучала не только сам текст и незнакомые лексические единицы. Мой пассивный запас слов был очень велик. За годы учебы в Ленинградском университете, преподавания в вузах и особенно работы над литературоведческой диссертацией я прочитала столько англоязычных томов, что мне было легко справляться со статьями. Но их даже близко нельзя было поставить рядом с теми коротенькими текстами, которые мы преподавали в Ленинграде. Самым главным было то, что в этих статьях выражалась новая западная философия, от которой моя бедная голова шла кругом. Вот эту-то философию я и усваивала или, скорее, заглатывала бешеными темпами. Но об этом мои студенты не догадывались.

Однако мою добросовестность при подготовке к урокам они были вынуждены признать. Поругивая мое «русское» происхождение, они мне же и ябедничали на других преподавателей. Особенно доставалось одному бывшему американцу из соседней аудитории, который регулярно опаздывал на урок и не готовился к занятиям. Рассказывали, что, войдя в класс, он открывал свой бездонный портфель, извлекал из него учебник, долго листал его в поисках подходящего текста, а потом велел им читать его самостоятельно до конца урока. Заняв студентов, он садился на стол, съедал огромный длинный сэндвич и после этого закуривал. Отдавая должное некоторым моим преимуществам перед соседом, мои студенты делали все, чтобы я не зазнавалась, и преподносили мне свою похвалу в стертой форме: «Ты хоть и русская, но…»

Надо отдать должное другим преподавателям, которые приходили на занятия вовремя, отлично готовились к ним, от рождения обладали американским произношением или, на худой конец, местным, израильским. Они любили опекать меня, поправлять мои разговорные «ошибки», критиковать мою излишне европейскую одежду и проявлять всяческую заботу старшего о младшем по рангу.

Ближе к Новому 1995 году я почувствовала и в своей студенческой группе, и в преподавательской среде возрастающий интерес к теме Сильвестра. Имя Сильвестр было мне незнакомо, но мои студенты все явственнее давали мне понять, что празднование дня Сильвестра завезли в Израиль «русские». Я начала спрашивать своих родных и друзей об этом самом Сильвестре, но ни у кого из них не было о нем ни малейшего представления. А личных компьютеров в ту раннюю пору нашего «олимства» 1 1 Олим – новые репатрианты у них тоже не наблюдалось. Наконец, кто-то из самых продвинутых родственников догадался поискать это имя в своем рабочем компьютере. И вот что он узнал.