Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком

Наш сопровождающий осведомился с гордостью, в которой нельзя было не расслышать стальных ноток: «Ну, господин Киттнер, как вам все это нравится?»

Возможно, из-за того, что я ощущал себя в этой обстановке немного плебеем и мне было необходимо срочно вернуть себе чувство уверенности, я ответил: «Прекрасно, действительно прекрасно, жаль только, что все это не для рабочих».

С этого момента молодой человек стал держаться с нами подчеркнуто холодно.

Обслуживающий персонал в прекрасно сшитых костюмах с эмблемой клуба и белоснежных рубашках с откровенной неприязнью наблюдал за учиненным нами беспорядком в зале, куда мы вносили «юпитеры» и протягивали кабели. Вышколенная прислуга с несколько ироничной миной, но тем не менее предупредительно и вежливо помогала нам всякий раз, когда мы просили об этом.

Время, оставшееся до выступления, мы с женой использовали для того, чтобы совершить короткую прогулку по павильонам ярмарки и пригласить на концерт восемь или десять молодых ребят, в основном студентов, которые подрабатывали здесь в качестве стендистов. Наши расчеты на то, что корректно одетых посторонних пропустят, оправдались. Видимо, это было сделано еще и потому, что хозяева не желали портить атмосферу неприятными сценами, которые могли разыграться у входных дверей. Мы же организовали студентам неплохой вечер с бесплатными напитками, а для себя создали хотя бы небольшой оазис из благожелательно настроенной публики. А это было весьма необходимо нам для выступления.

Роскошный зал был более чем переполнен – в него набилось около 120 человек. Тесно было, как в банке с сардинами: большинство людей, стиснутых со всех сторон, не могли поднести бокал ко рту. Крошечный пятачок возле микрофона я вынужден был отвоевывать себе, чуть ли не пробиваясь локтями.

Не успел я раскрыть рот, как из публики раздался первый выкрик. Он полностью отражал настроение, царившее в зале. «Держите крепче свои часы: красные пришли!» Громовой хохот. Кричавший – небольшого роста толстяк, светловолосый, в рубашке, сшитой на заказ, – аж раскраснелся от удовольствия и никак не мог успокоиться от радости.

– На что мне ваши часы? – подчеркнуто простодушно осведомился я. – Они же отстают.

– Это как? – Он все еще фыркал, но уже не так громко. – Неправда, мастер. Мои часы не отстают.

И он горделиво продемонстрировал окружающим свое сокровище.

– Отстают, отстают, – настаивал я, – по меньшей мере на полстолетия.

После этого воцарилась тишина. Слышалось лишь хихиканье тех десяти, которых я привел с собой для поддержки. Теперь мне нужно было завоевать тактическое преимущество. Сцены или какого-либо возвышения в зале не было. Мне было ясно, что, стиснутый со всех сторон, я буду не в состоянии ничего сделать, самые убийственные пассажи утонут во всеобщем хаосе.

– Итак, господа, – возвысил я голос, – давайте-ка поиграем во внепарламентскую оппозицию! Устроим сидячую забастовку. Садитесь-ка на пол, ковер достаточно толстый.

Господа сначала было заартачились. Ясное дело, они меньше всего беспокоились за стрелки на брюках. Они, видимо, сообразили, что и стратегически, и психологически ситуация изменилась бы в мою пользу: ведь тогда им пришлось бы смотреть на меня снизу вверх. Я научился у боннских политиков, что, когда тебе нужно попытаться завоевать благоприятную для себя позицию, это надо делать, прикрываясь интересами тех, кто был ущемлен в своих правах.

__ Ну, смелее, пошевеливайтесь. Тем, кто в задних рядах, ничего не видно. Не будьте же такими эгоистами!

Таким приемом мне удалось вбить первый клин в сомкнутые ряды предпринимателей, ибо, пока стоящие впереди все еще колебались, откуда-то сзади, где находились менеджеры, начал нарастать протестующий хор голосов, скандировавший в столь милой сердцу манере внепарламентской оппозиции: «Садитесь! Садитесь!! Садитесь!!!»

Внедренная в их ряды фракция стендистов поддерживала ущемленных ритмичным похлопыванием в ладоши. Если бы мне когда-нибудь понадобилось отправиться в турне с собственной публикой, я обратился бы к этим студентам, работавшим на ярмарке.

Господам в первых рядах не оставалось ничего другого, как подчиниться давлению большинства. Когда столпы экономики в конце концов оказались повергнутыми на ковер, я посыпал еще немного соли на их раны:

– Вот так, теперь вы наконец хотя бы раз получите возможность смотреть на политику, находясь в самом низу.

Раздавшийся смех исходил уже не только от одних студентов, наши ряды выросли за счет примкнувших к ним секретарш и ассистентов директора.

Представители индустриальной верхушки, разумеется, не оставили попыток помешать мне и продолжали отпускать гнусные замечания. Однако уже достигнутые небольшие стратегические успехи и все еще свежие воспоминания о выступлении у рабочих придали мне такую уверенность в своих силах, а вместе с ней хорошее настроение и остроту реакции, что последнее слово всегда оставалось за мной. Злобных реплик становилось все меньше, и наконец они совсем прекратились. Все время публично садиться в лужу грозило «сильным мира сего» потерей авторитета. Поэтому они предпочли Умолкнуть и выражать свои антипатии демонстративным отказом от аплодисментов. Правда, один из них все же осмелился сделать еще одну робкую попытку.

– Эй, посмотрите-ка, – заблеял он, указывая на мою фуражку, – теперь я знаю, откуда ветер дует. Точно такую же носит канцлер Шмидт.

Смех. Но теперь уже я смело шел в наступление:

– Неправда. Внутри все другое.

И продемонстрировал ярко-красную подкладку.

В третьей сцене – «Как у нас каждый может стать тем, кем он хочет» – я, согласно программе, обратился к «возможно присутствующим здесь миллионерам» и попросил их предстать для всеобщего обозрения в качестве живого доказательства. О том, что среди аудитории находилось несколько таких денежных тузов, свидетельствовала реакция остальных, принадлежавших к средним слоям эксплуатируемого населения. Глаза и указательные пальцы были устремлены на 12 или 15 серьезных господ, находившихся в публике, которых по их внешнему виду можно было принять за представителей средних слоев. Среди них оказался и светловолосый с хвалеными часами. Несмотря на подзуживание других, ни один из этих «капитанов индустрии», ранее державшихся столь независимо, не рискнул поднять руку. Реакцией на это был злорадный смех тех, кто не принадлежал к касте миллионеров. Трещина в господствующей элите продолжала расширяться.

В последующей сцене, посвященной безработным, был такой пассаж: «Только бедных акционеров никто не будет переучивать. Они должны оставаться теми, кем они являются. У них нет выхода, а есть один доход, на который они к тому же вынуждены влачить свое существование. Да еще в какой-нибудь Швейцарии, где все и так чертовски дорого». Когда вслед за этим послышался вздох какой-то дамы, идущий из самых глубин души: «Как верно», – оглушительный смех был свидетельством одержанной победы. Публика теперь окончательно разделилась на крепкое меньшинство симпатизирующих мне и рыхлое большинство, брюзжащее и бросающее вокруг злобные взгляды. Хотя время от времени то один, то другой из числа сидящих с плотно поджатыми губами не мог сдержать улыбки.