Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком

Необходимо было принять в расчет, что наша демонстрация скорее всего будет запрещена. Итак, нам следовало с толком использовать короткое время между подачей заявки на проведение демонстрации и отказом властей. С этой целью мы установили в самых оживленных местах Ганновера «агитационные музыкальные автоматы» – машины с громкоговорителями, через которые и транслировали упомянутую магнитофонную запись. Водитель, находясь метрах в двухстах от машины, наблюдал за происходящим и при этом раздавал листовки. Когда запись подходила к концу, он, если вокруг не было ничего подозрительного, садился в машину и переезжал на другое место. Тем самым мы увеличили охват агитируемых и усложнили задачу полиции, стремившейся помешать нам.

Два дня спустя неонацистская процессия в составе, как всегда, не более 500 человек двигалась по направлению к Нидерзаксенхалле. Причем для ее охраны были выделены полицейские в количестве, превышавшем число охраняемых. Наше выступление по распоряжению властей попросту не состоялось. Но прийти на нацистское собрание поодиночке в качестве «слушателей» – этого уж нам никто запретить не мог. Оно было объявлено «открытым». Правда, антифашистам пришлось со скрежетом зубовным заплатить по две марки за вход.

Мне самому, к сожалению, билета в кассе не выдали: «Вас-то мы хорошо знаем». Разумеется, кто-то другой купил мне входной билет. Но и это не помогло. «Ты, красный, сюда все равно не пройдешь – с билетом или без. Будь доволен, что тебе не вломили, как следует». Так пугали меня неонацистские погромщики, про которых ходила особенно дурная слава.

Антифашисты против сборища неонацистов во главе с Тадденом.

В центре – Дитрих Киттнер, имитирующий бесноватого фюрера.

Тогда я вспомнил о лозунге, который полиция охотно использует для саморекламы. «Полиция – твой друг и помощник». Я предъявил старшему наряда мой входной билет и попросил его помочь воспользоваться своим правом присутствовать. «Это открытое мероприятие, на билете не написано, что его нельзя передавать в другие руки. Итак, или вы обеспечите мне проход, или распустите собрание, поскольку оно не носит обещанного открытого характера. Так записано в законе».

Формулировка была чересчур смелой, но она подействовала. Старший наряда – впервые за всю мою жизнь – действительно выделил четырех полицейских, которые проводили меня в зал. Мой восторг по поводу почетной охраны, приличествующей особам, прибывающим с государственными визитами, быстро улетучился, когда я услышал, как один из членов моего эскорта крикнул насупившимся громилам из НДП: «Да вы можете отделать его и там, внутри, если он только раскроет глотку». Но не вышло: нас, противников нацистов, было чересчур много.

Полицейские кордоны, сами того не желая, отделили нас от остальной публики, так что в зале стихийно образовался единый антифашистский блок. Но поначалу мы выглядели не очень внушительно. Скандирование получилось жидким, поскольку всякий раз, как только мы начинали, государственные помощники НДП делали угрожающие жесты, как бы готовясь напасть на нас. И потому Таддену не составляло никакого труда попросту игнорировать нас. В наших рядах нарастало отчаяние. Требовалась искра, чтобы зажечь всех.

И тут мне в голову пришла одна из моих рискованных сценических идей. На столе передо мной стояла пустая кофейная чашка, а на тарелке лежал кусочек сахара. Перочинным ножиком я отрезал с головы клок волос, размочил сахар слюной и с его помощью соорудил себе типично гитлеровские усики. Пробор справа и знакомая всем челка – сходство получилось поразительным до отвращения. Этот грим я освоил у себя в кабаре. Вот только сахар в качестве средства политической борьбы – это было новым в моем репертуаре.

Теперь, встав на стул, я наподобие марионетки сопровождал наиболее существенные высказывания Таддена выбрасыванием вверх правой руки в нацистском приветствии – получалась удачная карикатура на злополучного идола всех коричневых.

Предводитель НДП стал заметно нервничать, сбиваться с мысли, он все чаще хватался за узел галстука и осушал один стакан воды за другим. Но позволить себе на глазах у всех обругать фюрера он не мог. Зато у моих единомышленников это вызвало бурю смеха. А смех оживляет: настроение снова поднялось, скандирование стало звучать громче и решительнее. Вскоре неонацистский агитатор совсем растерялся, он начал спотыкаться, вытирать капли пота со лба и, наконец, окончательно зарапортовался. И только потому, что ему аплодировал его фюрер. Призрак, которого он вызывал к жизни…

Попав в тяжелейшее положение, коричневые вдруг решили показать себя с либеральной стороны. Поскольку их затея сорвалась, они великодушно предложили нам начать дискуссию в надежде усмирить протест, пустить его в нужное русло. «Господин Киттнер может подняться на трибуну и выступить. Ему дается 15 минут. Но без грима».

Может, они испугались, что в противном случае их сторонники, потеряв самообладание, в порыве чувств повскакивают с мест с исступленными криками «Зиг хайль!»?

Я двинулся к сцене. Без грима, так как липкий сахар на верхней губе вызвал уже отвращение, а из-за постоянно сдвинутых бровей у меня начались судороги лицевой мускулатуры. Быть «фюрером» утомительно.

Но члены НДП внезапно решили не давать мне слова. Только поднявшаяся буря возмущения в зале да демонстративное покачивание головой со стороны старшего полиции вынудили их нехотя предоставить мне микрофон.

Фотография этой сцены – Киттнер возле коричневого Таддена у ораторской трибуны НДП, – несомненно, принадлежит к политическим раритетам. Но никому не советую в будущем использовать ее против меня. Ибо текст выступления самым решительным образом противоречил внешне кажущейся гармонии (к сожалению, на снимке его прочитать нельзя).

Я сумел сказать не больше пяти предложений. Когда я упомянул, что Гитлер вместе со своей НСДАП был преступником, то глубоко уязвил коричневые сердца наследников правых ультра. У меня вырвали микрофон, я же продолжал настаивать на выступлении в пределах отведенного мне времени. Тогда каждая из сторон стала тянуть микрофон к себе – это было похоже на борьбу в кукольном театре. Через минуту к сцене уже спешили громилы из НДП и полицейские, дело дошло до рукоприкладства, поднялся невообразимый шум, сопровождаемый ревом зала.

Через две минуты собрание было закончено, причем без исполнения, как это принято у неонацистов, первых строф национального гимна Германии. В условиях ФРГ это само по себе было маленькой победой.