Зальция Ландман - Еврейское остроумие

На экзамен к венскому профессору Морицу Власаку приходит студент-еврей по фамилии Иерусалим (вероятно, родственник венского философа Вильгельма Иерусалима). Любопытные коллеги Иерусалима ждут возле дверей. Наконец выходит Власак вместе со студентом, окидывает взглядом ожидающих и восклицает:

— Плачь, Израиль, Иерусалим пал!

Одному молодому композитору, который некоторое время снимал себе скромную комнатку в Карлсбаде, его приятель сказал:

— Смотри, вон твое окно. Когда тебя не станет, возле него будет висеть доска с надписью…

— Да ну тебя! — перебил его композитор, зардевшись от смущения.

— Не перебивай! — сказал приятель. — Итак, надпись будет гласить: "Сдается комната".

Известный венский бонвиван Бела Хаас жаловался:

— У меня нет ни жены, ни детей, ни друзей — что я имею от жизни, кроме сплошных удовольствий?

Писатель Шолом Аш сказал однажды:

— Самый красивый в мире язык — это идиш.

— Почему это? — спросили у него.

— Потому что в нем каждое слово понятно.

Писатель Людвиг Фульда: "Чтобы драматург мог иметь успех в Берлине, ему нужно либо успеть умереть, либо быть извращенцем или иностранцем. А лучше всего — мертвым извращенцем и иностранцем сразу".

В комнату композитора Морица Московски вошел его коллега со словами:

— Тьфу, дерьмо, а не погода!

На это Московски:

— Кстати, о дерьме: что новенького вы сочинили?

Встреча в Карлсбаде. Историк Грец — историку литературы Карпелесу:

— Чем вы сейчас занимаетесь?

— То и дело что-нибудь пишу.

— Понимаю: чаще "то", чем "дело".

К еврейскому писателю Айзику Мейеру Дику пришел незнакомый молодой еврей с рукописью и попросил совета.

— Трудно быть еврейским писателем, — сказал ему Дик. — Тебе придется сорок лет ходить из дома в дом, переезжать из города в город и повсюду предлагать свои рукописи.

— А потом? — заинтересованно спросил новичок.

— Потом? — переспросил Дик. — Потом ты более или менее поймешь, что значит быть еврейским писателем.

Артур Шницлер пришел с писательского собрания. Кто-то из друзей спросил, как там было, на что Шницлер ответил: "Если бы там не было меня, я бы очень скучал".

Артур Шницлер: "Наука — это то, что один еврей списал у другого".

Тристан Бернар: "В раю климат, конечно, получше, но в аду наверняка лучше общество".

Дирижируя оперой Рихарда Штрауса, Лео Блех внес в ноты некоторые исправления. Штраус возмущенно крикнул из зала:

— Кто это написал — вы или я?

Лео Блех:

— Слава Богу, вы!

Дама, заказывая знаменитому берлинскому импрессионисту Максу Либерману свой портрет, озабоченно спросила, будет ли портрет действительно похож на оригинал.

— Я напишу вас более похожей, чем вы есть! — пообещал Либерман.

Даме, которая слишком часто перебивала его во время сеанса, Либерман сказал:

— Еще одно слово, и я напишу вас такой, какая вы есть!

Художники Лессер Ури и Либерман некоторое время дружили. Потом они поссорились. Однажды Либерману передали, что Ури хвастается, будто автором нескольких работ, подписанных Либерманом, на самом деле является он, Ури.

— Покуда он утверждает, что написал мои картины, мне не из-за чего волноваться, — сказал Либерман. — Но если в один прекрасный день он заявит, что это я написал его картины, я тут же подам на него в суд!

Некто пожаловался Либерману, что дорогая работа Ван Гога, которая висит у него над кроватью, оказалась подделкой. Либерман его утешил:

— Не важно, кто у вас над кроватью. Главное, кто у вас в кровати.

Профессор медицины заказал свой портрет Либерману и попросил ограничиться двумя сеансами.

— Я же не требую от своих пациентов, — сказал он, — чтобы они дважды являлись ко мне за диагнозом.

— Это не одно и то же, — возразил Либерман. — Если вы что-то запорете, это прикроет зеленая травка. Если же я что-то запорю, это будет висеть на стене.

Либермана спросили:

— Почему художники всегда ставят свою подпись на картине внизу справа?

— Для того, — объяснил Либерман, — чтобы знатоки искусства это заметили и не вешали картину вверх ногами.

1932 год, Берлин. Рядом с домом Макса Либермана находилась вилла, в которой разместилась школа командного состава СА. Однажды один из штурмовиков наблюдал через забор, как Либерман пишет картину. Наконец он обратился к живописцу:

— Для еврея вы, господин профессор, вполне прилично пишете.

На что Либерман ответил:

— Для штурмовика вы вполне прилично разбираетесь в искусстве.

Когда Гитлер пришел к власти, Либерман так отозвался о политическом положении в стране:

— Я не могу столько съесть, сколько мне хотелось бы вырвать!

Либерман с грустью спросил у банкира Карла Фюрстенберга:

— Вы уже знаете, кто сегодня умер?

Фюрстенберг ответил:

— А меня всякий устраивает.

В 1930 году Либерман и Фюрстенберг прогуливаются по Тиргартену, им обоим уже за восемьдесят. Мимо проходит хорошенькая девушка. Оба оглядываются на нее, и Либерман вздыхает:

— Где наши семьдесят, Фюрстенберг!

К банкиру Фюрстенбергу является посланник кайзера: Его Величеству хотелось бы как-то наградить банкира. Фюрстенберг категорически отказывается, посланник настойчиво его уговаривает. Наконец Фюрстенберг говорит:

— Ладно, одно желание у меня есть. Но я сомневаюсь, что Его Величество сможет его выполнить. Я хотел бы стать советником евангелической консистории.

О жене министра финансов, которая явилась на бал в глубоком декольте, Фюрстенберг отозвался так:

— Она напоминает мне своего супруга: тот тоже всегда приходит ко мне с незакрытым дефицитом.

К своему дню рождения Фюрстенберг попросил у всех родственников фотографии, вклеил их в альбом и принес его в свой банк. Там он показал альбом швейцару и строго сказал:

— Если придет один из этих, меня на месте нет!

Фюрстенберг взял своего сына в компаньоны.

— Хорошо ли это будет — отец и сын в одном деле? — спрашивают его.

— Не беспокойтесь, — отвечает Фюрстенберг, — мы поделили обязанности: сын отказывает в кредите ниже десяти тысяч, а я — выше десяти тысяч.

Фюрстенберг получил запрос из финансового ведомства: "Мы не видим доходов от сомнительных объектов". Фюрстенберг ответил: "Я их тоже не вижу".

На Берлинской бирже некто замечает Фюрстенберга, бежит за ним и кричит:

— Господин Фюрстенберг, господин Фюрстенберг!

Фюрстенберг шагает себе дальше, не оборачиваясь. Наконец тот его догоняет и выпаливает, запыхавшись:

— У вас плохо со слухом.

На это Фюрстенберг:

— Нет, это о вас плохие слухи.

Когда был основан Дрезденский банк, "арийское" предприятие, знаменитый банкир Фюрстенберг сказал:

— Христианский банк звучит для меня примерно так же, как "еврейская армия".