Михаил Задорнов - Энциклопедия всенародной глупости

– Вы что, серьёзно? – Я подумал, что он меня хочет разыграть. – За углом я вам покажу точно такие же галстуки, но раз в сто дешевле.

– Не, нельзя, я корешам покупаю. Только, товарищ Задорнов, помогите мне с ней разобраться. – Он показал на продавщицу.

Должен теперь сделать своё обычное отступление: то было время, когда не только наши кореша не знали о Версаче, но и Версаче не знал о наших корешах. Пройдёт всего пара лет. Я расскажу об этой истории по телевизору. Лёгкое для слуха слово «Версаче» полетит горьковским буревестником над российскими просторами, и редкий россиянин не запомнит его. Знатоки моды рассказывали мне, что Версаче одно время не мог понять, почему вдруг именно русские набросились на его галстуки. Кстати, именно он первым начал принимать на работу в свои магазины русских продавщиц. Не столько ради языка, сколько для понимания психологии российского покупателя. Сейчас во всех главных городах мира в магазинах ведущих дизайнеров непременно есть русские симпатичные продавщицы, которые обязаны привлекать не только клиентов, но и их деньги. К сожалению, сам Версаче умер, так и не узнав, что именно мне он обязан резким нашествием русских на его магазины. Многие советовали потребовать с него процент за скрытую рекламу, сработавшую на подсознание в лучших традициях Запада.

Однако возвращаемся к моему спутнику из Ханты-Мансийска. Подошла продавщица:

– Чем могу помочь?

Я объяснил, что мой друг хочет выбрать галстуки в подарок своим коллегам. Его вид вызвал у неё сомнение в серьёзности этого намерения, но всё-таки она подвела нас к самому большому стенду галстуков. Галстуки висели на этом стенде в два ряда. Как на брусьях. Каждый ряд – метров на пятнадцать. Мой спутник шёл, разглядывая их, как некие диковинки. За ним я. За нами продавщица. Наконец он остановился и уверенно сказал:

– Я возьму вот эти три галстука, эти пять, эти семь и последние три метра верхнего ряда.

Я перевёл. Продавщица спокойно, совершенно не реагируя на масштабность покупки, повесила себе на руку сорок восемь галстуков. Я же про себя быстренько посчитал: 48 по 150, некоторые по 200 долларов за каждый. Удивился, почему не удивилась продавщица. Обычный американский, даже богатый, покупатель в таких магазинах больше двух-трёх галстуков не берёт. При этом требует за третий максимальной скидки, расплачивается кредитной карточкой и, довольный, если была скидка, уходит.

– Это всё? – спросила меня продавщица.

– Это всё? – спросил я своего спутника.

– Всё, – ответил довольный спутник.

– Всё, – перевёл я продавщице. – Ему достаточно.

Втроём подошли к кассе. Продавщица, у которой ещё никогда не было покупателей из Ханты-Мансийска, разложила галстуки на прилавке и, показав на них рукой, спросила опять-таки у меня:

– Что из этого всего джентльмен будет покупать?

Только в этот момент я понял, почему она прежде не удивилась. Ей и в голову не могло прийти, что джентльмен хочет купить всё. Однако моё дело – правильно переводить.

– Она спрашивает: что из этого вы будете покупать?

– Она чё, дура, что ли? – удивился мой спутник. – Я всё буду брать.

Перевёл обратно:

– Он сказал, что будет покупать всё.

– Как всё?!

Выражение её лица сможет представить себе лишь тот, кто когда-нибудь видел глаза глубоководного дальневосточного краба. Так называемые фасеточные. Как телескопчики, вернее, перископчики.

– Откуда этот господин? – поинтересовался краб.

Какое я испытал наслаждение за наших корешей, с гордостью отвечая:

– Он из Ханты-Мансийск-Сити.

– Это что, такая богатая страна?

Очевидно, «Ханты-Мансийск» звучало для неё как нечто такое, что рядом с Монте-Карло.

Перископчики уже начали убираться на место, поджиматься. Она подошла к компьютеру и задала опять-таки обычный для неё вопрос:

– Как ваш друг будет расплачиваться?

То есть какой кредитной карточкой, так как далеко не каждая кредитка имеет дневной лимит на такую сумму. Перевёл:

– Она интересуется, как вы будете расплачиваться?

– Чего?! – Теперь на того же краба стал похож мой спутник. До сих пор он знал только два способа расплатиться: деньгами и натурой. – Чего она от меня хочет?

Я, как мог, пояснил:

– Не волнуйтесь, она о другом. У вас карточка есть?

– Нет у меня никакой фотокарточки.

Я понял, что наш с ним разговор ни к чему толковому не приведёт. Поэтому ответил за него сам:

– Он будет платить наличными.

Перископы выдвинулись из своих ячеек на максимальную амплитуду. Американцы вообще боятся носить в карманах наличными больше пятидесяти долларов. А тех, кто носит подобные суммы, компьютер ставит на учёт в ФБР. Я хотел об этом предупредить моего спутника, но не успел, потому что в это время её перископчики сфокусировались на чём-то справа от меня и застыли в неподвижности. Наш кореш вынул из своих габаритных штанин пачку-кирпичик стодолларовых купюр, перетянутых резиночкой от бигуди. Послюнив палец, со скоростью счётной машинки отсчитал ей несколько положенных тысяч. По проворным движениям пальцев нетрудно было догадаться, что они на это дело тренированы, как будто это действие для них ежедневное.

Я почувствовал, что в этот момент продавщице захотелось навсегда уехать в Ханты-Мансийск. Именно этот Сити стал городом её мечты. Она была так заворожена тем, как иностранец отсчитывает новенькие стодолларовые купюры, что успела за это время упаковать в фирменный кишкообразный пакет только один галстук.

– Она что, каждый галстук будет так упаковывать? У меня нет времени! – возмутился мой кореш. – Мы ещё должны купить подарки жёнам моих корешей. Пусть сложит всё вместе в пакет.

Каким унижением для продавщицы было увидеть её гордость – галстуки Версаче – без упаковки, в полиэтиленовом пакете, сваленными лапшой! Ещё она хотела дать сдачу. Но гость из города её мечты сдачу не взял. Сказал: некуда мелочь класть, и так все карманы раздуты.

Не зная, чем быть полезным такому клиенту, негр-секьюрити подхватил мешок с лапшой и услужливо понёс подарок корешам Ханты-Мансийска за нами до дверей.

Начало 90-х. Точнее, чем цифрами, эти годы определить невозможно. Поскольку перестройка закончилась, Советский Союз распался, а что началось, никто не понимал. И названия этому не было.

Роксана Бабаян, Александр Ширвиндт, Михаил Державин, Михаил Жванецкий и я летели к нашим общим друзьям, бывшим москвичам, в Кёльн на свадьбу их сына. Каждая поездка, да ещё в капиталистическую страну, в то время была даже для нас, известных артистов, как глоток воздуха для рабочего цементного завода. Тем более не за свои деньги. Друг наш не был бедным человеком и, понимая, что мы, известнейшие артисты Советского Союза, по западным меркам нечто среднее между бомжами и разнорабочими, оплатил нам и дорогу, и гостиницу. Первые обменные пункты в России уже появились, но после всяких девальваций, дефолтов, финансовых встрясок валюты у каждого из нас было слишком мало, чтобы летать за границу не на халяву. Достаточно привести для убедительности такой пример: в 91-м году в Берлине я положил на счёт в банке триста марок на проценты! На два года! И всерьёз расстроился, когда через год узнал, что марка по отношению к доллару подешевела, и я, несмотря на набежавшие проценты, потерял десять марок. Я думаю, что у всех, кто был в той поездке, валютное состояние было ненамного лучше моего. А если у кого-то и был некий валютный минимум, тому уже в самолёте начинали сниться «вещие» сны. «Вещими» мы тогда называли сны, в которых снились купленные за границей вещи.