Д. М. Бьюсек - Правильное дыхание

СН: – С начала. Это что ли прямо с рождения?

Б: – (кивает) И кто родители. Были?

СН: – (тоже кивает). Были, – смотрит в сторону. – Мама… Мама начинала пианисткой. Аккомпаниаторшей. Потом была учительницей музыки. В войну ездила с концертами – где пианино удавалось раздобыть, там и выступали. Так с отцом познакомилась. Он был… – как будто на что-то решается, – врачом. А у нее с детства было слабое здоровье, так что очаровала его в том числе набором интереснейших болячек, которые он с энтузиазмом бросился лечить. Очаровав таким образом уже ее. После войны вернулись в Москву и там зажили очень неплохо, так как параллельно с больницей он принимал на дому – вообще практичный был человек. Я родился в 49-м, времена были нелегкие, но не у нас – няня, домработница, автО, помню игрушки в свой рост… И так, пока его не арестовали. Еврейское счастье: аккурат на новый 1953-ий год. Мама в ту же ночь меня схватила – и к родственникам. Десять лет без права переписки – что это значит, все уже знали. Потом я выяснил, что обвиняли его и в шпионаже, и что яды мешал для т-ща Сталина – задним числом под дело врачей, да, – а вот частную практику не припаяли. То есть удача в делах ему так и не изменила, что показательно.

Б: – …А маму не забрали?

СН: – Нет. Но родственники маму скоро попросили – у них, мол, и так тесно, да и в Москве ей лучше не оставаться. Поехали в Курск, к тетке. Тетка нам тоже не обрадовалась – сама жила в коммуналке, дети, понятно. Но пристроила ее на завод – рабочим давали комнаты в общежитии. Барачного такого типа. Аккомпаниаторши там не требовались, так что пошла мама в сборочный цех. Я? А что я? Меня в комнате оставляла. Одного, да. Ну и что – я тихим был ребенком – немножко еды, будильник – чтобы видел по стрелочкам, когда она придет. И книги. Книги были основным условием моего спокойного поведения. Читать я еще не умел, мне нравилось перелистывать – все равно что, можно и без картинок. У тетки удалось выпросить стопку – справочники какие-то, календарь садовода… – вот я сидел и листал их одну за другой. Март уже наступил, но на нас это мало отразилось – время было смутное, мама все равно всего боялась. Да, так и бы сидели тихо в этом бараке, но тут книги стали кончаться. То есть, мама заметила, что они мне явно поднадоели – на стенках начал рисовать. Побежала по соседям – дайте почитать, у кого что есть. Но что у них там было, кроме вчерашних газет. «Коммунистический манифест» вон удалось у кого-то выпросить. И тут кто-то ей сказал, что в соседнем общежитии живет какой-то военный, командировочный, и вот он, когда вселялся, тащил здоровенную связку книг. Мама к нему. Надо сказать, мама была патологически застенчива, но на мне ее застенчивость кончалась. Постучалась, так мол и так, – говорит, – одолжите мне для мальчика ваших книжек. А неважно, что по радиотехнике, ему все интересно. Военный ей: «Я бы рад, но мне они самому нужны. Я днем работаю, а вечером по ним занимаюсь». Мама ему: «А вы занимайтесь у нас. Приходите к нам каждый вечер, а книги днем пусть у нас остаются. У меня мальчик тихий, мешать не будет, а я вас ужином буду кормить». Он на нее посмотрел, покачал головой, взял книжек, подумал и прихватил еще молока с хлебом. «Ладно, – говорит, – пойдемте посмотрим». Пошли к нам. По дороге он прикидывал: раз пацан интересуется радиотехникой – значит, должно быть лет десять-двенадцать, да? Как вошел к нам – так и сел, хорошо, что стул стоял прямо у порога. Мало того что я совсем маленький был, так еще на вид – задохлик, один нос торчит. Но ладно, сели заниматься. Мама недолго сопротивлялась молоку с хлебом, на следующий день притащил нам мяса, овощей и детских книжек. Но мне радиотехника все равно больше нравилась, я ему оттуда перерисовывал все схемы, а он мне объяснял, как мог, про транзисторы и радиоцепи, было очень интересно. Так и стал к нам ходить каждый вечер. А недели через две явился с цветами. И говорит с порога: «У меня командировка кончается. Уезжаю обратно в Москву. И вы, конечно, как хотите, но я вас с собой забираю». Мама подумала и согласилась. Так что вернулись в Москву, жили сначала в коммуналке, потом дали квартиру… С мамой они расписались, а меня он усыновил. Был Штайнмиц Сергей Маркович, стал Сухарев Сергей Николаевич. Тоже неплохо. Да, и сразу взялся за меня всерьез. Каждое утро – под ледяную воду, зимой – на снег. Потом бег, зарядка, жимы. Потом уходил на службу, маме вручал список: сколько приседаний, сколько наклонов, сколько прыжков – все должна была отмечать. Приходил – тащил гулять. Гулять – значит, он идет, а мне надо бегать туда-сюда. Идем в парк – влезать на каждое дерево. Ни одного чтобы не пропустил. Гладкий ствол – карабкайся как обезьяна, пока можешь. Свалился – еще раз. Потом плавание, футбол, волейбол, в общем, все доступные виды спорта, только теннисы-бадминтоны презирал, как интеллигентские. Зимой поставил на лыжи, потом на коньки – как же я ненавидел коньки. Да и все остальное тоже, но всегда терпел. Папа сказал надо – значит, надо. Овощи в меня впихивал. Рыбий жир – разумеется. Как мне казалось, тоннами. Потом бокс, гантели – уже перед школой. В школу пошел – все равно был поначалу самым маленьким в классе – кто-то стал дразнить, я дал разок поддых – всё, до конца школы вопросов ко мне больше не было. Перескочил через класс – вундеркиндом был почище вас, Ольга Пална, – поступил на исторический – из идеалистических соображений, но бесконечный марксизм-ленинизм быстро меня охладил. Тут папа стал желудком маяться – долго терпел, не жаловался, конечно, и сгорел потом буквально за пару месяцев. Да. Тогда же еще ничего заранее не говорили, только: «Болезнь Петрова, не волнуйтесь, пройдет…» Я потом, когда сам пошел за диагнозом и услышал примерно то же, сразу ей сказал, что не уйду, пока не скажет всё, как есть. Каждый день буду приходить и сидеть под дверью. Да. А мама умерла через пару лет. Осложнение от пневмонии. На самом деле после его смерти только доживала. При жизни его любила, но так, немного снисходительно, – он попроще был человек, без изысков, спокойный такой медведь. Не блестящий, как мой родной отец. К тому же, все время была уверена, что умрет раньше него, а он – вроде навсегда. И тут опять… И тосковала, и переживала, что про себя над ним, бывало, подсмеивалась, что не ценила, а он с нее пыль сдувал… Мне в конце сказала: «Ты сам справишься, а я устала. Больше не хочу». Да. В общем, справился. Из армии тогда вернулся, перешел на мехмат – и сразу обрел смысл жизни, так что стало легче. Всё, девочки, до середины я дошел, и хватит.

О: – …А в армии кем был?

СН: – …С парашютом прыгал.

О: – А. Это многое объясняет. («Отсутствие пульса, например».) Сам захотел?

СН: – Да, можно было выбирать. Мне было все равно, но вспомнил, что папа всегда учил делать то, чего больше всего боишься. Ничего, вошел во вкус, – улыбается приятным воспоминаниям.