Алексей Розенберг - Куншт-камера. Зал второй

И не дожидаясь плюхи, резко присел, так что Егор Потапович рукой, конечно, промазал, но не будь дурак, воспользовался ногой, угодивши штиблетой Петру Семеновичу в челюсть.

– Хм… – подумал Петр Семенович и вновь харкнул.

Но на это раз приседать не стал, а отскочил в сторону, так что Егор Петрович и рукой и ногой, конечно, промазал, но не будь дурак, харкнул в Петра Семеновича в ответ. Да так, что Петра Семеновича стошнило.

– Хм… – подумал Петр Семенович, вытирая лицу рукавом. – Прямо бумеранг какой-то!

После чего вытащил из кармана наган и Егора Петровича натурально пристрелил, сделав резонный вывод, что, мол, бумеранг – оружие устаревшее и малоэффективное.

Петр Сергеевич сидел на берегу озера и удил рыбу.

Собственно, удил – это громко сказано, так как погода стояла довольно паршивая, что крайне негативно сказывалось на клеве. Так что, просидевши безрезультатно несколько часов, Петр Сергеевич чертовски заскучал и даже засобирался домой, как вдруг поплавок дернулся и ушел под воду.

Петр Сергеевич вскочил на ноги, резко подсек и выкинул на берег… человеческий глаз!

– Хм… – озадаченно пробормотал Петр Сергеевич, рассматривая улов, – Это что-то новенькое в наших местах…

Он осторожно снял глаз с крючка, немного подумал, пожал плечами и, нацепив червя, вновь закинул снасть в воду. И не успел он выдохнуть, как поплавок снова ушел на дно, отчего Петр Сергеевич вздрогнул, нерешительно подсек и выкинул на берег… приличного окуня.

– Хм… – пробормотал Петр Сергеевич и, сменив наживку, сделал новый заброс.

И тут же ему пришлось снова подсекать, и на берегу оказался еще один приличный окунь.

– Ну, это другое дело! – произнес Петр Сергеевич, входя в легкий раж.

В общем, минут за двадцать он выбросил на берег около тридцати приличных окуней и две щуки. Кончилось все тем, что на крючке оказался еще один человеческий глаз, после чего клев прекратился.

– Хм… – озадаченно пробормотал Петр Сергеевич, рассматривая оба глаза, – А ведь где-то я уже видел этот взгляд…

Но ничего толком не припомнив, Петр Сергеевич выбросил их в озеро, упаковал вещи, смотал удочку и, весьма довольный приличным уловом, отправился домой.

Семен Петрович, раздевшись до плавок, удобно расположился на берегу реки, вальяжно развалившись на покрывале.

Благосклонно осматриваясь вокруг, он предавался философским мыслям, попивая при этом водку из массивной фляги и закусывая бутербродом со шпротами.

Настроение у Семена Петровича было прямо-таки замечательное, а царившая вокруг идиллия возносила это самое настроение на сказочные высоты. И в какой-то момент градус благодати настолько стал зашкаливать, что Семен Петрович, блаженно улыбаясь, безмятежно уснул.

Собственно, писать больше нечего, кроме того, что нашли его только по весне. Ведь в сугробе на морозе в одних плавках спать несколько противопоказано, даже если ваше настроение необыкновенно восхитительное.

Федор Евгеньевич подцепил вилкой еще шипящую шкварку со сковородки и, отправив ее в рот, медленно и со вкусом разжевал.

– Хм… – пробормотал Федор Евгеньевич, – А недурственно! Ей богу, недурственно! Но чего-то, граждане, не хватает…

Он отложил вилку и задумчиво посмотрел по сторонам, пытаясь сообразить, чем можно дополнить это ароматное яство.

– Ну конечно! – Федор Евгеньевич хлопнул себя по лбу и, подскочивши, кинулся к ящику с овощами.

Он выудил крупную крепкую луковицу, почистил и, порезав на дольки, вернулся к столу. Теперь, отправив в рот шкварку, он немедленно закусил ее долькой лука.

– Это просто восхитительно! – пробормотал Федор Евгеньевич, прикрыв от удовольствия глаза. – Клянусь всеми благами – это просто неописуемо! Но, граждане, кажется, чего-то еще не хватает…

Он опять отложил вилку и задумчиво огляделся. Потом встал, заглянул в ящик с овощами, прошелся по шкафчикам, и приметил хлебницу.

– Хлеб! – радостно воскликнул Федор Евгеньевич. – Ну конечно! Как же без хлеба-то?

Он отрезал приличный ломоть черного хлеба и прошествовал к столу. Сел, вознамерился, было, откушать новую шкварку, как, вдруг отложил вилку в сторону, вскочил и решительно направился к холодильнику, откуда вытащил початую бутыль самогону.

– Ну, вот теперь добре! – удовлетворенно воскликнул Федор Евгеньевич, вернувшись за стол.

Он плюхнул пол стакана самогона, залпом выпил, мгновенно занюхал шкваркой, тут же отправил эту шкварку с долькой лука в рот, и откусил хлеба. После чего медленно жуя, откинулся на спинке стула.

– Вот что я вам доложу, граждане, – блаженно улыбаясь, пробормотал Федор Евгеньевич, – Если Бог есть, то я, теперича, совершенно определенно знаю, что он кушает! Уж можете мне поверить!

Петру Олеговичу, пока тот изволил почивать, подложили свинью. Натурально. И даже не свинью, а здорового мало воспитанного грязного кабана под два центнера весом. Прямо под бок Петру Олеговичу и подложили, мерзавцы.

И вот сидит слегка ошалевший Петр Олегович на кровати и пытается сообразить, в какой момент давеча не сошлись звезды, что теперь он делит ложе с этой волосатой похрюкивающей тушей, издающей невыносимое амбре.

Вроде бы давеча все прошло чинно и благородно: немного выпили, слегка подрались, еще выпили, помирившись. После, кажется, пошли к кому-то в гости. Где еще выпили, подрались и выпили. А потом, вроде как, Петр Олегович побрел домой спать.

Правда, этот момент он совсем смутно помнил. Кажется, что побрел он не один, а с Варварой Сергеевной, или, может быть, с Ларисой Семеновной, или еще с какой-то дамочкой, но явно двуногой и вполне себе человеческого вида. И хотя, на этот счет точной информации не было, но только вот здоровенному кабану в центре города, а уж тем более в кровати Петра Олеговича, уж точно неоткуда было взяться.

И почувствовал Петр Олегович какую-то безграничную тоску. А почувствовавши – заплакал. И слезы ручьями потекли по лицу его, капая на шкуру зверя. И защемило сердчишко предчувствием неотвратимой беды. И…

Ну ладно. Тут уж мы, конечно, лишку дали. Ничего такого с Петром Олеговичем не случивши. Просто привиделся ему кабанчик спросонья, да сильного похмелья. А когда глаза свои ошалевшие все ж таки продрал, то и разглядел, что и не кабанчик это вовсе, а Маргарита Ильинична, его разлюбезная соседка по квартире.

Такие дела.

Петру Сергеевичу приснился дивный сон, будто он не Петр Сергеевич, а старенькая табуретка, стоящая на кухне его старой знакомой Елизаветы Изольдовны.

И вот стоит Петр Сергеевич табуреткой посреди темной кухни, как вдруг включается свет и входит сама Елизавета Изольдовна. Причем совершенно нагая, испускающая какое-то сияние своими пышными формами.