Алексей Розенберг - Куншт-камера. Зал второй

Федор Семенович, с трудом приподнявшись с пола, сдерживая себя от того, чтобы еще раз взглянуть на свое отражение, попытался припомнить события предыдущего вечера. Но сколько он не напрягал свою память, ничего, что могло бы способствовать таким разительным переменам в его облике, он припомнить не смог: как обычно вернулся с работы, как обычно поужинал, как обычно просидел остатки вечера перед телевизором и как обычно отправился спать. То есть, все совершенно как обычно! Хуже всего, что времени на долгое раздумье не оставалось – надо было торопиться на работу.

Наощупь умывшись, Федор Семенович проглотил чашку кофе, натянул парадный костюм и, с некоторым страхом и сомнением, отправился на службу. С трепетом войдя в здание, он с удивлением обнаружил, что коллеги не замечают за ним никаких метаморфоз. Привычно с ним здороваются, улыбаются и вообще ведут себя, как ни в чем не бывало.

Тогда Федор Семенович направился в уборную и там, запершись на щеколду, осторожно посмотрелся в зеркало: на Федора Семеновича взирало его собственное лицо, без какой-бы то ни было бороды, с тонкой линией бровей и тонким изящным носом, с небольшой горбинкой, совершенно, впрочем, его не портящей…

Дмитрий Филимонович, навернувши две тарелки огненного борща под графинчик ледяной водочки, теперь возлежал на диване и, лениво почесывая пузо, с довольной улыбкой мурлыкал легкомысленную мелодию.

Все его существо лучилось умиротворением и блаженством, так что загляни в данную минуту к Дмитрию Филимоновичу какой-нибудь относительно завистливый человек, то от такой лучезарной картины того непременно хватил бы удар, и в мире стало бы одним завистливым человеком меньше.

Но, к счастью, ничего подобного не произошло, и к Дмитрию Филимоновичу в эту минуту не заглядывал даже человек вполне приличный и положительный. Разве что кот Перикл, икая от съеденного горшка мясной каши и крынки свежей сметаны, с трудом взобрался на диван и, пристроившись в ногах Дмитрия Филимоновича, широчайше зевнул и, повернувшись на спину, сладчайше захрапел.

Так что, ничего не нарушало блаженного состояния Дмитрия Филимоновича, посему вскоре его мурлыканье легкомысленной мелодии плавно завибрировало в унисон храпу Перикла.

Ну и мы, пожалуй, не станем нарушать сей идиллии, и, взявши в одну руку шляпу, а в другую штиблеты, тихо встанем со стула и на цыпочках покинем обитель блаженства, стараясь не стучать о паркет ногтями, предательски выглядывающими из прохудившихся носков.

– А! Вот вы-то, Кубышкин, мне и нужны!

– Прошу прощения?

– Напрасно, Кубышкин! Это поздно и совершенно бессмысленно!

– Да, но я…

– И не надо оправдываться, мне тут! Обгадились, так и ведите себя как мужчина!

– Да что вы…

– И не смейте меня перебивать! Вы вообще должны стоять молча и полыхать в пламени огромного стыда!

– Но послушайте…

– И слышать ничего не хочу! Все что вы, Кубышкин, можете мне сказать, я и так знаю наперед! И не надо вращать на меня глазами! Теперь придется отвечать не передо мной, а перед всей общественностью! Вот тогда и посмотрим, что на самом деле представляет собой ваша пакостная душонка!

– Да выслушайте же меня, наконец!..

– Вы еще смеете повышать на меня голос?! Да это совсем уже верх наглости! И если я еще и думал над тем, чтобы сделать вам снисхождение, то теперь об этом и речи быть не может! Будете расхлебывать полной ложкой! Вам ясно, Кубышкин?!

– Да кто вы такой, черт возьми?! Да что вам нужно от меня, в конце концов?! Какой к чертям собачьим Кубышкин?! Вы совсем офонарели тут что ли?!

– Так значит вы не Кубышкин?

– И даже никогда не слышал о таком, будь он неладен!!!

– Ну и чего нервничать? Так бы сразу и сказали, а то тратите мое драгоценное время.

– Я?!

– Ну не Кубышкин же – его же тут нет. А ведь действительно – вы на него даже и не похожи, хотя тоже, признаться, выглядите как-то подозрительно… Ну ладно… Но где же тогда, черт возьми, Кубышкин?

Обыкновенным унылым осенним утром, когда унылые граждане под моросящим унылым дождиком уныло бредут в свои унылые конторы, когда унылые мокрые дворовые псы, греясь на ржавых крышках люков теплотрассы, уныло погавкивают на унылых граждан, когда унылое небо затянутое унылыми серыми облаками предрекает унылый будничный день, когда градус всеобщего уныния таков, что того и гляди весь мир уныло разрыдается и затопит унылую планету горькими слезами и унылыми продуктами унылого насморка, то в одном из домов вдруг с грохотом распахивается окно, в котором появляется веселый, улыбающийся и совершенно неунывающий гражданин.

Он набирает полную грудь воздуха, поднимает руки к небу и громко кричит:

– ГРАЖДАНЕ! ВЫ – УНЫЛЫЕ ДУРАКИ! ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА И УДИВИТЕЛЬНА, А ВЫ ЭТОГО НЕЗАМЕЧАЕТЕ! МНЕ ЖАЛЬ ВАС, УНЫЛЫЕ ГРАЖДАНЕ!

После чего, не переставая улыбаться, гражданин вздрагивает от озноба, и сигает обратно в теплую постель, где немедленно возвращается к своим счастливым снам.

Ему нет нужды быть унылым в это обыкновенное унылое осеннее утро, как, впрочем, и всем тем, кто находиться в отпуске.

Сергей Петрович отправил Егору Кузьмичу анонимное письмо. То есть даже не совсем письмо, а целую бандероль. Даже, скорее, посылку. И уж если идти до конца, то не отправил, а подложил под дверь и, позвонивши в звонок, дал дёру.

И вот Егор Кузьмич открывает двери и видит коробку размером с приличный телевизор. А на коробке химическим карандашом довольно коряво и к тому же с ошибкой написано: «АНАНИМКА». А чуть ниже, чтобы было ясно кому сие предназначено, таким же корявым почерком выведено: «ЕГОРУ КУЗМИЧУ ЛИЧНА ВРУКИ» и три палки, долженствующие, по всей видимости, означать восклицательные знаки.

– Хм… – произнес Егор Кузьмич, заглянув в лестничный пролет в надежде разглядеть посыльного, не выполнившего условие доставки «лична вруки», но подъезд был пуст, так как Сергей Петрович знал толк в приличном «дёре».

– Хм… – снова произнес Егор Кузьмич, осторожно пихнув коробку ногой.

Судя по тому, как коробка легко отъехала в сторону, внутри явно был не телевизор.

– Хм… – в третий раз произнес Егор Кузьмич, решивший все-таки лично самому коробку не открывать, а на всякий случай поручить это дело милиции.

Приехавшие на осмотр подозрительного предмета милиционеры тоже принялись хмыкать на все лады, пока, наконец, самый смекалистый из них не предложил выстрелить в коробку из нагана. И возможно они так бы и поступили, если бы Егор Кузьмич резонно не поинтересовался бы о том, что бывает с бомбой, если в нее, к примеру, стреляют.