Алексей Розенберг - Куншт-камера. Зал первый

Было как-то Петру Евгеньевичу, пока тот восседал в уборной, размышляя над глобальными проблемами человечества, видение, будто явился ему покойный Павел Фомич, в одном исподнем и слегка потрепанного вида, как, в общем-то, и полагается покойнику.

Явился, и стоит теперь перед Петром Евгеньевичем, потрясая своей огромной бородой и грозя кривым желтым пальцем, и о чем-то беззвучно вещает. При этом взгляд у Павла Фомича настолько грозен, что Петр Евгеньевич невольно подумал, что случись такому видению привидеться в ином месте, то до уборной он, пожалуй, ни за что не добежал бы.

И вот, значит, бледный Петр Евгеньевич скучно сидит, а зеленоватый Павел Фомич беззвучно вещает. А о чем – совершенно неясно, так как Петр Евгеньевич по губам читать отродясь не умел. А Павел Фомич видит, что тот ни черта не понимает, и оттого еще сильнее сверкает грозным взглядом и отчаянно жестикулирует. Наконец, ему надоело такое недопонимание, и он топнул ногой, хлопнул в ладоши и взрывом разлетелся в воздухе, опалив Петру Евгеньевичу брови.

С тех самых пор, после того как Петра Евгеньевича выписали из больницы, он ходил в уборную только при открытых дверях, имея при себе огнетушитель, резиновую шапочку и железную кочергу.

Правда, Павел Фомич более ему не являлся.

– Тут ведь как? – Клюшкин откусил плавник у селедки и задумчиво его разжевал. – Если, скажем, вы решитесь, то нам вообще в жизни счастья не видать. А с другой стороны, если вы откажетесь, то и в этом случае ничего хорошего ждать не приходится.

Мария Сергеевна со страхом смотрела, как Клюшкин откусил у селедки голову, и когда тот принялся ее разжевывать, содрогнулась от отвращения.

– А вы не стройте из себя королеву тут! – Клюшкин тыкнул в сторону Марии Сергеевны грязным жирным пальцем, – Видали мы таких королев! Вот давеча, была одна… Да вы ее знаете – Серафима Петровна! Так вот тоже строила из себя невесть что! И что теперь? Где она? А нигде – другим теперь рожи корчит! Будет знать, как перед таким видным мужчиной выкобениваться…

Клюшкин долго отрыгнул перегаром с селедочным запахом, после чего обтер руки об рваную тельняшку, почесал грязным пальцем волосатое пузо, сквозь дыру на пупке, и, чему-то усмехнувшись, зачадил недельным окурком.

– Так что, как видите, я с вами предельно откровенен, Мария Сергеевна. Жених я, конечно, видный и на зависть, но характер у меня, сами понимаете, не сахар. Так что…

Клюшкин затушил об стол окурок, задумчиво почесал селедочным хребтом голову, отправил этот хребет в рот и, слюняво жуя, посмотрел на трепещущую Марию Сергеевну:

– Так что, либо решайтесь, но тогда и меня принимайте таким, какой я есть, хоть это и не принесет нам обоим счастья. Или не решайтесь и проваливайте к чертовой бабушке. Но в этом случае хуже всего будет вам, когда осознаете, какого драгоценного человека вы навсегда прохлопали!

Клюшкин долго отрыгнул, поднялся, почесал чресла и, продолжая чавкать, ушел в уборную, чем Мария Сергеевна и воспользовалась, быстро подхватив плащ и выскочив из квартиры.

Виктор Валентинович настолько обиделся на Маргариту Валерьевну, что даже отказался откушать приготовленный ею суп.

Это, конечно, жутко разозлило Маргариту Валерьевну. Она назвала Виктора Валентиновича болваном и пребольно стукнула его по голове грязной поварешкой.

Тогда Виктор Валентинович обиделся еще сильнее, и, назвав Маргариту Валерьевну глупой дурой, бросил в нее тарелку с супом, которая, разбившись об стену, начисто заляпала новое вечернее платье Маргариты Валерьевны.

Маргарита Валерьевна, от таких закидонов Виктора Валентиновича, назвала его свиньей и бросила в отместку кастрюлю с супом, которая пребольно попала Виктору Валентиновичу в голову и слегка обварила супом лицо, уши и причинное место.

Виктор Валентинович, совершенно потерявши от возросшей обиды голову, после некоторой беготни с подвываниями по квартире и замачивании ожогов марганцовкой, назвавши обидчицу распутной бабой, хватил Маргариту Валерьевну дубовым креслом, разломав его об ее спину.

Тут, конечно, Маргарита Валерьевна возмутилась окончательно и, назвавши Виктора Валентиновича суррогатным козлом, так отходила его тяжелой чугунной сковородкой, что Виктор Валентинович на некоторое время совершенно перестал что-либо соображать в целом и разговаривать в частности.

Видя плачевное состояние Виктора Валентиновича, Маргарита Валерьевна сжалилась над ним и, назвавши сирым и убогим, ласково погладила его по обваренной и проломленной в нескольких местах голове.

От такой ласки, Виктор Валентинович совершенно остыл и успокоился и, назвавши Маргариту Валерьевну гадиной, заулыбался и заключил ее в свои объятья.

После они поцеловались и, перекусив остатками вчерашнего ужина, удалились в опочивальню.

Виктор Никанорович отправился в гости к Петру Васильевичу, но не застал того дома, отчего немного обиделся, так как Петр Васильевич сам же его и позвал не далее как третьего дня. Впрочем, сказать, что он не застал Петра Васильевича, будет не совсем правильно, так как Петр Васильевич на самом деле был дома и сидя за дверью, тихонько хихикая в кулак и показывая язык в замочную скважину, попросту не стал открывать дверей. Но Виктор Никанорович конечно ни о чем таком не догадывался, а потому просто решил, что того нет дома.

Поскучав немного в подъезде, Виктор Никанорович, вырезав перочинным ножиком на дверях Петра Васильевича различные нехорошие слова и пожелания хозяину дома, и подпалив тому почтовый ящик со свежими газетами, отправился восвояси. Он, правда, подумывал, еще было, нагадить Петру Васильевичу на коврик, но тут возмутилась соседка, подсматривающая в замочную скважину. Поэтому Виктору Никаноровичу пришлось спешно покинуть подъезд, на ходу застегивая штаны.

Когда он ушел, Петр Васильевич выглянул из-за дверей и, увидев учиненные тем безобразия, твердо порешил требовать сатисфакции, для чего прихватив старенькую берданку, отправился в гости к Виктору Никаноровичу. Однако, выйдя из подъезда, Петр Васильевич почувствовал острое разочарование и глубокую обиду, так как совершенно ясно вспомнил, что не имеет ни малейшего понятия о том, где, собственно, проживает Виктор Никонорович.

Сокрушенно вздохнув, Петр Васильевич вернулся обратно, но к собственному удивлению совершенно не смог попасть в квартиру, так как ни один ключ не подходил к подозрительно новым замкам. На звонки, стуки и стрельбу из берданки по двери ни кто не отвечал, и поэтому Петр Васильевич решив, что никого нет дома, вырезал на двери нехорошие слова, поджег газеты в почтовом ящике и, нагадив на коврик, гордо удалился.