Александр Иванов - Прощай, Петенька. Русский нуар. Записки врачей

По ночам в квартире женщины раздавался ежовый топот и распространялся на весь десятиэтажный дом хрущевской постройки.

Соседи позвали милицию.

Милиция с понятыми и автоматами увидела, как женщина поймала посреди комнаты колоссального увечного ежа и прижала его игольчатой шубой к выдоенной ежом груди, и еж вошел внутрь женщины, где и замер в сезонном анабиозе.

– А вы, бесы, подите вон, – сказала женщина.

И те, что были поименованы бесами, убрались восвояси, а один милиционер завел себе канарейку и подолгу разговаривал с ней после службы; далее он принял решение свести ее с помянутым ежом для дальнейших нравоучительных бесед.

Канарейка вошла в женщину и соединилась с ежом, а милиционер вошел тоже, но скоро вышел привычным путем, и, видя невозможность слияния алхимических лун, задушил хозяйку кушаком.

И ангелы, явившись, забрали канарейку и ежа в Рай как Божьих тварей, а их носительницу и подносителя отправили, предварительно умертвив крылами последнего, в Ад как преступивших Закон, где им – что явствует из полотен Босха – подселили много разных животных в самые разнообразные места и запретили вступать с ними в сношения.

Был когда-то на свете, в доме одном, глубоко нездоровый и озабоченный человек, уже почти старичок. Больше всего на свете он боялся что-нибудь забыть: потушить свет, погасить газ, запереть дверь, отворить форточку, завинтить кран.

А выходил он довольно-таки часто по разным делам.

И вот – не выйти ему.

В медицине для такого несчастья имеется даже особенное название, да зачем нам его помнить?

Вот он все погасил, потушил, завинтил, поотворял и запер. Уже на улицу вышел, и вдруг – страшная мысль: а ну как не выключил?

Он быстро бежал домой, отпирал, притворял, зажигал, для надежности включал, потом для уверенности с громким хохотом выключал, и – на всякий случай – проверял заново – потушил ли, завинтил, отворил.

И выходил. И возвращался с троллейбусной остановки, нездоровым галопом. Потому что…

Короче говоря, он отправился к доктору в дикой панике, решив, что совершенно рехнулся. Но доктор на такого рода фруктов насмотрелся досыта – так, что иной раз, бывало, себя самого подлавливал на какой-нибудь мелкой проверочке. «Тэкс», – говорил себе доктор и немедленно уходил, куда глаза глядят – лишь бы подальше.

– Ну и чепуха! – расхохотался доктор. – У вас тревога, невроз! Я вам выпишу успокоительные таблеточки! И вы быстро позабудете обо всей этой ерунде!

Это был настоящий доктор. Он знал, что выписать. Кому. И когда. Одному, например, прописал слабительное, и пациенту приходилось сидеть дома. А этому назначил настоящие тормоза с побочным эффектом приподнятого настроения.

Помогло в тот же день. После первой же таблетки наш герой мгновенно понял, что ему по сараю – погашено, заперто или выключено. Он взялся делать эксперименты: уходил на почту при горящей плите и в сберкассу – при включенном телевизоре.

Пил эти таблетки неделю и совершенно поправился. Даже набрался какой-то спеси.

Надумал принять ванну. Пустил воду, а сам пошел, сел в кресло, включил поле чудес. Рядом – бутылочка, стаканчик и баночка для окурков.

Тут входят двое, снизу. Она – колоссальная, свинообразная, розовомясая. Он – как довесок в форме косточки. Они под ним жили.

– Это у вас вода льется? – спросила Свинья, уже слыша журчание. – Дуб такой! Это ты нас залил?

Наш герой встал, пошел посмотреть – действительно, он увлекся. Ванна давно переполнилась, и все текло на пол, просачиваясь к свинячьему обеденному столу.

– Ничего, – беззаботно ответил жилец, пребывая под воздействием таблетки. – Пустяк! Бог не выдаст – свинья не съест.

– Съем, – поклялась Свинья.

А муж перекрестился.

Хоттабыч варил пельмени и нечаянно сжег себе волшебную бороду.

Теперь он был совершенно лыс и брит, ибо старческая борода занялась сразу и вся. Волька быстро намочил полотенце и обмотал Хоттабычу челюсть, но это стало всего-навсего заключительным и освежающим жестом парикмахера.

Тело Хоттабыча было обделено волосами, но в паху они, тоже волшебные, были.

И он угодил в приемное отделение больницы за оголтелый эксгибиционизм.

Его скрутили после раздачи подарков в песочнице.

Там, во дворике, куда вышел Хоттабыч, он сразу пошел порадовать малых деток и расстегнулся. В паху же Хоттабыча наблюдалось спутанное возрастное образование, где сам шайтан не разберет, что и к чему относится. Но благородные седины топорщились. Настолько, что один маленький мальчик даже подошел и ударил по ним совком. Хоттабыч заулыбался, выдернул волосок, издал приветливый мудозвон. Совок превратился в старинный кривой кинжал.

– Вырастешь – брадобреем будешь, – пообещал дед. – Или великим шахидом, – добавил он, сокрушаясь о бороде.

Тут подлетела машина, и деда заковали в наручники так, что он не смог дотянуться до магии меча и кинжала. Отчество деда добавило подозрений. Но в милиции сразу же убедились в полном умопомешательстве старика, его явном безумии и дезориентации в обстановке. А потому свезли в больницу. Там наручники, разумеется, сняли.

– Ну-с? – обратился к побагровевшему от бешенства Хоттабычу дежурный доктор.

– Я продам тебя в рабство, – прошипел старик, расстегнул брюки и дернул за все, что сумел захватить в горсть. Звон получился колокольный.

Тут же вошел главный врач.

– Вам повесточка, доктор, – сказал он доктору. – В военкомат. Поедете на Кавказ. Идемте со мной, уполномоченный уже вас дожидается.

А Хоттабыч, так и не застегнувшись, вышел за дверь, заблудился и долго бродил по крылам больницы, совмещенной с амбулаторией, пока не вышел в детскую поликлинику.

Там кашляли, чихали, пускали сопли.

– Кому мороженого? – расплылся в улыбке дед.

Доктор Печорин заведовал кабинетом эндоскопии.

Однажды к нему на прием явился пасмурный Онегин, который давно уж как опился бромной водой и, находясь под пристальным бромнадзором, до того не интересовался сестрицами Лариными, что те прямо-таки ходили по мукам из-за приличного человека, ставшего лишним. А он в упор не замечал, что бромная вода уже наделала вреда. Итак, он выпил эту воду давно, а живот как болел, так и не проходил.

Доктор Печорин уложил его на бочок, опрыскал зев чем-то настолько горьким, что можно и на дуэль, но перчатки надел только сам доктор, а с Онегина предусмотрительно снял. Затем доктор засунул Онегину в русло, сливаясь с ним, колоссальный оптический шланг, от которого герой более раннего времени затеял бессвязно мычать десятую главу Энциклопедии Русской Жизни – вот почему столь многие полагают, будто она какая-то непонятная – не то зашифрованная, не то недописанная, но явно хульная и обличительная. В последней догадке герои грядущих времен не ошибаются; они лишь думали, что больной проклинает самодержавие, тогда как тот на самом деле материл Печорина.