Василий Лягоскин - Анекдоты для Геракла. Удивительные приключения Алексея Сизоворонкина – бухгалтера и полубога

– Не хочется.

– Ладно, пойдем длинным путем. Хотите выпить?

Вообще-то такой анекдот нужно рассказывать женщинам. Но унылый мужчина за столом кивнул, и Алексей подсунул ему Грааль. Свой, конечно. По мере того, как огромный кадык на морщинистой, плохо выбритой шее скакал все быстрее, а глаза над бокалом выпучивались в изумленной, а потом восторженной гримасе, Сизоворонкин понял, что с бокалом он угадал. А когда незнакомец, наконец, со стуком опустил волшебный сосуд на столешницу, Лешка даже чуть не отскочил от него в угол – таким желанием было заполнено сейчас лицо старика. Впрочем, стариком этого человека называть было рано. Несколько глотков из Грааля разгладили его морщины; заполнили румянцем щеки, а глаза, как уже говорилось, заставили сверкать ярко и ищуще.

– Потом, – остановил, наконец, его порыв Алексей, успевший тоже испить оживляющей влаги, – потом пойдешь отрываться. Сначала ответь мне – зачем ты пьешь эту гадость?

Он потряс емкостью в левой руке, заставив румянец на щеках незнакомца чуть потускнеть.

– Деклетианий. Так зовут меня, чужеземец.

– Ну, не такой уж я и чужеземец, – проворчал про себя Сизоворонкин, – настоящий Геракл тоже был… является греком, как и ты, парень. Алексей (это он представился уже вслух, тоже ограничившись именем). Так что заставляет травиться этим?

Бокал еще раз плеснул своим содержимым.

– Это сосуд греха, чужеземец, – начал пояснение Деклетианий, – мудрец, что подарил его, предполагал, что со временем он может явить миру остальные пороки, ради которых стоит жить на земле. А как узнать, что питье в этом сосуде (он ткнул пальцем в Грааль, несущий тоску) несет нечто иное, чем уныние? Только попробовав.

– Ага, методом проб и ошибок, – сообразил Алексей, – только вот тебе еще одна ошибка, экспериментатор. Грехов-то издавна люди насчитывают всего семь. Я имею в виде общепринятых, смертных.

– Вот! – вскричал Деклетианий, бросая жаркие взоры не на Сизоворонкина, а на его бокал, – вот общепринятая ошибка. В то время, как ученый муж Евагрий Понтийский доказал, что на самом деле таких грехов восемь.

– И я, кажется, этому понтийскому парню склонен поверить, – подумал Лешка, вспомнив восемь огоньков во мгле Царства мертвых; вслух он очень вкрадчиво спросил, взболтав Грааль перед носом грека, – может, ты помнишь их все? Огласи, как говорится, весь список.

Деклетианий не стал ломаться, огласил:

– Первый, и один из самых страшных – чревоугодие.

Сизоворонкин вспомнил толстяка из французского средневековья, и согласился.

– Второй, – продолжил грек, – прелюбодеяние и блуд.

Тут Лешка-Геракл вспомнил Клеопатру и не стал сразу кивать.

– Если это и грех, – подумал он, – то такой, без которого никак не обойтись. Иначе, откуда дети будут браться? К тому же насчет нас с Клеопатрой… Я парень молодой, неженатый; она тоже живет… жила по законам своего государства…

Тот факт, что законы эти, быть может, Клеопатра сама и написала (если, конечно, умела писать), Алексей предпочел проигнорировать. Вместо этого он еще раз вспомнил волнующие изгибы тела египетской царицы, и… Грозно сверкнул очами на Деклетиания, который шумно задышал в опасной близости от него.

– Продолжай, – сурово кивнул он греку.

Тот вздохнул, и продолжил – теперь уже без пауз:

– Алчность, печаль, гнев, уныние, тщеславие, гордыня.

Сизоворонкин сначала примерил все это на грека; решил, что последнему больше всего подходит уныние, и только потом восхитился – с немалой долей возмущения:

– А как же грех смертоубийства? Где пропали предательство, зависть, черствость. Это что – если я сейчас сверну этому дохляку шею, то буду пред богами чист и невинен, аки агнец? А если сяду опять рядом и буду скулить как сука, потерявшая сразу и хозяина, и щенков, то стану неугодным провидению?

Деклетианий печально кивнул. Скорее всего тому обстоятельству, что отобрать волшебный бокал у громилы, ворвавшегося в его унылое жилище, никак не получится.

– Это ты зря, парень! – ухмыльнулся Геракл, – сейчас для тебя провидение – это я! Очень доброе провидение. На – лечись!

Понимая, что ударная доза «лекарства» в виде эликсира сладострастия и чревоугодия может стать для изголодавшегося страстотерпца смертельной, он свел за спиной оба бокала, ощутив, как тело пронзила приятная истома – сродни слабому электрическому току. Это соединились три сущности Грааля.

Алексей протянул сосуд с тремя смертными грехами Деклетианию, и тот жадно припал к бокалу. Сизоворонкин его понимал. Он впал в грех уныния всего на пару десятков секунд, и то до сих пор зябко поводил плечами, а этот грек…

Деклетианий наконец оторвался от питья. Его глаза теперь стали совершенно безумными. Сизоворонкин от греха подальше решил опередить его; подтолкнул в спину, предварительно открыв скрипучую дверь. Снаружи в комнату ворвалось низко сидящее солнце, навстречу которому и устремился грек. Алексей выходить туда, в мир, где соседи двадцать лет лишь наблюдали за страданиями Деклетиания, не стал.

– Теперь он вам вашу «любовь» вернет, – позлорадствовал Лешка, ныряя в свое оконце, – может, сегодня тут родился местный Казанова? Или поручик Ржевский?

– Ржевский недолюбливал женщин… Не успевал!

– А я? – подумал Алексей, выбирая, к какому из пяти оставшихся светлых пятен шагнуть, – я успеваю? Или Зевс не врал, когда утверждал, что здесь, в Царстве мертвых, нет ни прошлого, ни будущего.

Сизоворонкину вдруг стало совсем неуютно. Ему захотелось назад, к теплому свету трапезной в олимпийском дворце, а лучше – на ложе роскошной спальни, где его ждала бы одна из богинь.

– А хоть бы и не одна, – облизнулся он, вглядываясь в очередную комнату.

Нет, это была не комната. Огонь из большой жаровни освещал юрту, и людей, которые разыгрывали в ней очередную драму. Главным действующим лицом в ней был властный старик с жидкой бородкой красноватого в свете углей цвета. Он был одет в какой-то совсем не праздничный халат и кожаные сапоги, туго натянутые на кривоватые ноги. Старик, очевидно, только что вскочил с маленькой скамеечки, и сейчас навис над распростершимся перед ним соплеменником, чей наряд был гораздо роскошней и богаче. А вот фигура этого монгола (Сизоворонкин готов был внимать словам нового языка, который уже знал – на этот раз древнемонгольскому) выражала всем – поникшими плечами, мелко трясущимся задом и всхлипыванием со стороны уткнувшегося в кошму лица – раскаяние, страх и понимание неизбежности сурового наказания.

– Ты не юзбаши, – сурово бросил в его спину старик, – ты кусок навоза под копытами наших коней. Как надлежит поступить с трусом, Субудай?