Ольга Трушкина - Гитлер-сюрприз, или Затерянный остров

«Господи, за что? Только не она! Черт принес сюда эту бегемотиху!» – подумал Генрих, а сам скроил приветливую физиономию и сказал ласковым голоском. – Конечно, присаживайтесь Олимпиадочка Иваничка, буду безумно рад и безмерно счастлив.

– О, вы так любезны, – кокетливо сказала дама и огромной задницей тяжело плюхнулась на жалобно застонавший под ее весом стул.

Теперь дама сидела совсем рядом, и Генрих мог подробно разглядеть ее лицо. Это была обширная, заплывшая жиром физиономия, с нарисованными в виде ровных дуг угольно-черными бровями. Между огромных, щедро нарумяненных щек, задорно торчал курносый носик, похожий на поросячье рыльце. Над выцветшими от времени светло голубыми глазками нависали густые накладные ресницы, придававшие ее взгляду, как говорят в рекламе, «особую таинственную притягательность». Толщенные силиконовые губы были густо намазаны ярко-розовой с блестками помадой. А на левой щеке красовалась темно-коричневая бугристая родинка, поросшая волосами. Белокурые локоны взбиты в высокую прическу, по мнению парикмахерши, сотворившей сей шедевр, придававшую Олимпиаде удивительное сходство с Екатериной Второй. Словом, дама была очаровательна.

Поппер-Душкина хлестала коньяк, рюмку за рюмкой, почти не закусывая, и Генрих старался от нее не отстать. Вскоре милую даму потянуло на танцы. Разумеется, она пригласила Генриха, а тот не посмел отказать начальству.

Олимпиада крепко прижала хилое тельце Кружкина к пышным телесам. Генриху, после выпитого, это показалось довольно приятно: «Воистину народная мудрость права – некрасивых женщин не бывает!»

И он нежно напел ей на ушко:

– Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щечке родинка, а в глазах любовь…

Поппер-Душкина раскатисто захохотала, кокетливо указывая жирным пальчиком на мерзкое родимое пятно на своей щеке.

– А поедемте в номера? – вдруг громогласно спросил Кружкин, невольно привлекая внимание остальных танцующих парочек.

– Зачем же в номера, мон шер ами? – удивилась дама. – Лучше прямо ко мне в апартаменты, у меня там прелестный будуар, я угощу вас кофием!

– Я просто обожаю кофе, – страстно шепнул ей на ушко Генрих, и подвыпившая парочка, слегка пошатываясь, направилась к выходу.

Утром Генрих проснулся от того, что кто-то игриво щекотал его огромную черствую пятку. Приоткрыв один глаз, мужчина очень удивился. Не понял, где это он находится? Впереди маячило какое-то огромное расплывчатое светло-голубое пятно и кокетливо хихикало, кожей он ощущал приятную нежность шелковых простынь, и кто-то продолжал щекотать его пятку.

«Господи! Где это я?» – подумал интеллигент и левой рукой начал судорожно нащупывать под подушкой свои очечки.

«Слава Богу, нашел» – он нацепил очки, и теперь его взору предстала весьма интересная картина. Он возлежал на огромной, широченной и высокой кровати, застеленной нежно-розовым шелковым бельем. А голубое пятно оказалось новой замдиректора – мадам Поппер-Душкиной. Это она, весело хохоча, щекотала ему пятки.

– С добрым утречком, Олимпиадочка Иваничка, – Генрих хотел это сказать ласковым, елейным голоском, но получилось почему-то грубым и хриплым басом. Мужчина громко прокашлялся и его голос вновь приобрел необходимую для общения с начальством нежную сладость, – мне так неловко! Кажется, я вчера на празднике позволил себе выпить лишнего, извините!

– Хо, хо, хо! За что же это вас извинять, мой милый Анри? Вечер, проведенный в вашем обществе, был прелестным, а затем случилась незабываемая ночь страстной любви, вы понимаете меня? – дама мило и застенчиво улыбнулась, игриво прикрывая лицо оборкой пеньюара.

– Ночь любви? – удивился Генрих Валентинович, он абсолютно ничего не помнил с того самого момента, как вчера вечером они с Олимпиадой покинули банкетный зал. Но, чтобы не обидеть Поппер-Душкину, сделал вид, что все прекрасно помнит. – Ах, да! Эта чудная ночь, эта дивная ночь! Ах, зачем эта ночь, так была хороша, не болела бы грудь, не страдала б душа! Ох, душенька, вы такая знойная женщина, как сказал бы поэт!

– Замолчите, проказник. Вы вгоняете даму в краску! Мы женщины нежные и деликатные существа не можем обсуждать подобные вещи, – и Олимпиада состроила невинные глазки.

– Прошу меня извинить, мадам, я просто хотел выразить искреннее восхищение вашей неземной красотой!

– О, милый, Анри, благодарю вас за изысканный комплимент, вы прекрасно знаете, как угодить женщине. Лежите, не вставайте! Сейчас принесу вам утренний кофий, я его уже сварила.

И действительно, откуда-то доносился чарующий аромат этого божественного напитка. Олимпиада вышла, кокетливо виляя огромным задом. Вскоре она вернулась с красивым серебряным подносом, на котором стояли две маленькие изящные чашки и хрустальное блюдо со свежими круассанами.

Кружкин с наслаждением сделал глоточек. Кофе был великолепен, ароматный, крепкий, обжигающий. Первый раз в жизни он пил этот напиток, лежа в постели, да еще в такой роскошной!

«Вот это я удачно зашел! Никогда не видел такой шикарной спальни!» – подумал интеллигент. И действительно, комната была большая и светлая. А ее убранству мог позавидовать любой провинциальный музей. Вся мебель была великолепная, старинная, но в прекрасном состоянии. Стены покрыты бледно-розовой венецианской штукатуркой, на полу лежал узорчатый паркет. Возле окна располагался прелестный туалетный столик, над которым висело огромное зеркало в бронзовой раме. Рядом стоял пухлый уютный диван со светло-розовой же флоковой обивкой, под потолком красовалась огромная хрустальная люстра.

– Ну, как вам кофий? – поинтересовалась дама, когда Кружкин выпил до дна чашечку и сожрал все круассаны. – Надеюсь вы понимаете, что как честный человек вы теперь обязаны на мне жениться?

И Поппер-Душкина снова весело расхохоталась. – Да не пугайтесь, мон шер амии, это шутка!

– Вот как? – Генрих принял гордую позу, выражающую возмущение, – значит для вас это всего лишь шутка? А у меня по отношению к вам самые серьезные намерения. Я, как мальчишка, влюбился в вас с первого взгляда, а вы своей холодностью разбиваете мне сердце! Жестокая! Кровь моя льется, словно махито, о сеньорита, мое сердце разбито!

– Что вы, Анри! Не принимайте мои слова всерьез, это же просто дамское кокетство! Я тоже к вам неравнодушна, разве вы этого не видите? Неужели вы еще сомневаетесь в моей любви? Обнимите же скорее вашу Лимпочку. Я хочу прижать вас к моему горячему сердцу! – и она сгребла Кружкина в охапку и изо всех сил прижала его к своему пышному бюсту.

Генрих чуть не задохнулся от сладкого запаха ее духов и крепких объятий.