Святослав Иванов - Самовар над бездной

Ваши документы, пожалуйста. Начинается. Вольф стал юлить и сыпать цитатами из классики, но Иван уже чувствовал, будто из темноты на него надвигается огромный кулак в боксёрской перчатке – старое ощущение, знакомое по всем прежним столкновениям с блюстителями беспорядка. Ситуация всё больше и больше закручивалась в безысходность – штопором в крошащуюся пробку.

– Иногда выход бывает только один, – сказал Вольф, сильно дёрнув Ивана за рукав.

Они побежали. Сзади слышался оголтелый крик – «Стрелять буду, сука!».

– Стрелять им не из чего, – на бегу объяснял Вольф. – Машинами они здесь не пользуются, велосипедов я у них не видел.

Грузные менты отставали, а Вольф потихоньку опережал Ивана – даром что он был старше лет на двадцать и одет куда менее сподручно, а двигался значительно спортивнее.

Иван то и дело оглядывался – оранжевые фигуры с каждым его взглядом назад были всё дальше. Наконец, они исчезли, а Вольф вдруг забежал в один из дворов и распахнул слегка ржавую дверь, ведшую куда-то в подвал.

– Вот мы, собственно говоря, и прибежали. Была не была.

Толком не успев рассмотреть здание, Иван юркнул в подвал по указанию Вольфа. Они спрятались в какой-то кладовке, уставленной невзрачными коробками (зато наполненной фальшивой кондиционерной свежестью). Вольф велел ждать.

– Тс-с-с-с! – вдруг зашипел Вольф и многозначительно поднял вверх палец. Скинув с себя дремоту, Иван прислушался и услышал шаги на лестнице.

Вольф прокрался к двери, выключил в кладовке свет и вернулся обратно.

– Не думаю, что ему что-то здесь нужно, – прошептал он.

– Кому?

С лестницы послышались голоса.

– Елена Константиновна, ну как сюда кто-то мог пробраться?

– Честное слово, я слышала. Вы аккуратнее там всё-таки.

Вольфу удалось подскочить к двери кладовой, пока незнакомец не открыл её. Вольф, видимо, считал, что лучшая атака – это нападение.

– Это я, Вольф! Я тебе потом объясню, что я здесь делаю.

– Отпусти немедленно!

Иван с трудом разглядел во мраке – помещение слегка освещалось полуподвальным окном – как Вольф крепко держит ручку двери и не впускает своего знакомого в кладовку.

– Вольф, я щас полицию вызову! Ты не у себя дома!

– Я готовлю тебе сюрприз!

– Нет таких сюрпризов, которые оправдали бы…

Вольф отпустил дверь. В дверях появилась мужская фигура чуть повыше его ростом.

– Нет, свет не включай, – остановил Вольф. – Теперь ты убедился, что это я, и можешь оставить меня наедине с твоим сюрпризом.

– Вольф, – уверенно заговорил обладатель знакомого голоса. – Когда я сказал тебе, что мой дом – твой дом, я имел в виду, что гостевая комната всегда для тебя открыта, ты можешь здесь пообедать, спрятаться и даже привести сюда женщину. Но я не имел в виду, что ты можешь свободно скрываться в моей кладовке, да ещё и заниматься там чем-то втайне от меня.

– Ваня, ну поверь, ты…

Сколько бы Вольф ни отпирался, его собеседник действовал решительнее. Он нажал на выключатель, и кладовая вновь озарилась холодным цветом люстры. Шкаф, за которым прятался Иван, едва ли мог защитить его от взгляда хозяина дома. С полминуты они безмолвно смотрели друг другу в глаза.

Напротив Ивана стоял второй точно такой же Иван, только одет он был в строгий костюм. И ещё на нём были круглые аккуратные очки, которые, по мнению Ивана, ему так не шли.

***

Переводчик Сергей Шульгин познакомился с будущей женой на вечеринке у кого-то из друзей. Это было лето 1980 года – Олимпиада в Москве, умер Высоцкий, воюют в Афганистане. Портретами Высоцкого была завешена вся квартира хозяина, слегка приблатнённого Пети, который и знал-то его только по «Месту встречи». Шульгин и высокорослая Аня Михайлова на том и сошлись, что увидели иронию в ситуации – парень совсем не знаток, а скорбит по умершему как по своему родственнику.

Дипломат Сергей Шульгин познакомился с будущей женой на вечеринке у одного из друзей. Это было лето 1980 года – Олимпиада в Москве, умер Питер Селлерс, воюют в Испании. Портретами Селлерса была завешена вся квартира хозяина, слегка гомосексуального Володи, который и знал-то его только по «Будучи там». Серёжа и высокорослая Аня Михайлова на том и сошлись, что увидели иронию в ситуации – парень совсем не знаток, а скорбит по умершему как по своему родственнику.

Серёжа тогда заканчивал филфаковскую аспирантуру, Аня продолжала бороться с тяжело дававшимся ей архитекторским образованием. В итоге она была вынуждена его оставить: как только перед Шульгиным замаячило распределение, он примчался к ней в общагу с кольцом.

Хотя урывками жили и в Москве (хлебнули в меру перестроечного духа), все трое сыновей родились затяжным африканским летом; но если Николаю и Михаилу было суждено появиться на свет в аккуратном прямоугольнике Экваториальной Гвинеи, то в паспорте Ивана значилось невыносимо длинное «Тифарити, Сахарская Арабская Демократическая Республика». Родился он, словом, в полной пустоте, где зачем-то был нужен русско-испанский переводчик Сергей Шульгин, и низачем не были нужны его жена и трое детей.

В 1994-м Шульгин-самый-старший удачно вписался в торговую концессию между Россией и Эквадором, обеспечив относительно безбедную жизнь семье. Коля рос образцовым тусовщиком, Миша оказался математическим вундеркиндом, Ваня же был куда как угрюмее и тусклее. Больше всего на свете он любил склониться над политической картой мира и цветными ручками прочерчивать иные границы – будто бы Россия завоевала вообще всё, что могла, либо же наоборот распалась на части без права воссоединения. Согласно одному из планов, к наступлению магического 2000-го года Иван должен был возглавить русскоязычное движение пацифистского сопротивления на Мадагаскаре, откуда стартует всемирная революция, несущая повсеместное добро и царство развлечений.

Серёжа тогда заканчивал магистратуру Дипломатической школы, Аня забросила архитекторское образование и жила в каком-то чердачном сквоте, рисуя шаржи на пешеходных улицах. Шульгин после выпуска неожиданно быстро вскочил на подножку распределительного поезда и с пылу с жару сделал Ане предложение.

Хотя урывками жили и в Москве (хлебнули приторного духа экономического бума), все трое сыновей родились затяжным тропическим летом; но если Николаю и Михаилу было суждено появиться на свет в Маниле, то в паспорте Ивана значилось гордое «Гавана, Кубинская республика»; странно, что в документ не вписали: «сын самого молодого посла в истории русской дипломатии».

Эксперимент оказался, впрочем, не очень удачным: кренившийся влево Шульгин то и дело был слишком резок с правящими на Кубе консерваторами – и в 1994-м был возвращен в Москву, и с тех пор (по мере смены кабинетов министров) шастал между дипломатической и собственно политической карьерой – в Государственной думе его запомнили как хорошего оратора.