Роман Днепровский - Малиновый пиджакъ. или Культурная контрреволюцiя

Пока шло купание котёнка, дети с восторгом наблюдали за процессом, однако, едва котёнок был вымыт и вытерт, для него наступило самое страшное испытание – испытание детской любовью. Весь день ребятишки гурьбой бегали по дому, извлекали несчастного из всех углов, в которые он норовил от них спрятаться, и принимались гладить его, пеленать, укладывать в кукольную кровать, катать в игрушечной коляске… Одним словом, можете себе представить, что испытал в тот день маленький зверь.

К вечеру глава семьи вернулся домой и по привычке отправился в свой «рицарский зал» смотреть телевизор. Возле кресла на коврике перед камином лежал Дарий. Пёс излучал довольство и умиротворение. Из его пасти торчал кончик полосатого котёнкиного хвостика…

– Я аж пахаладэль! – рассказывал Зураб, – Всо, думаю, сыел Дарый котыка! Ужас! Астарожна нагыбаюс к сабака, гаварю ему: «Дарый, ты – чо!? Аткрой свой рот!» и патыхонэчку аткрываю ему руками паст. А этат малэнкий кот там свэрнульса и спит! У Дария в пасты спыт! Мэня аж в жара бросыла! Гаварю: «Жина, пасматры, гдэ кот спратальса!» – на этих словах Зураб начинает заразительно смеяться, а продолжает Галина:

– Дети его так за день затиранили, что он нашёл-таки единственное в доме место, где можно от них спрятаться – в пасти у дога! И теперь, чуть что, котейка летит через весь дом к Дарию и лезет к нему в пасть! И несчастная собака открывает пасть, впускает его туда и часами лежит, не шевелясь! А котёнок там спит – тепло, темно и безопасно!

Котёнок вскоре вырос, и пасть дога стала ему мала. Но, всякий раз, приходя к Зурабу, я наблюдал эту идиллическую картину: огромный чёрный дог и полосатый сибирский кот, лежащие рядышком у камина…

…Время разбросало нас, и, живя в одном городе, мы виделись с Зурабом всё реже и реже, пока совсем не потеряли друг друга из виду. А недавно, проходя мимо, я увидел, что и сакли Зураба уже нет – всё снесено. Теперь здесь отстроен «историко-архитектурный комплекс» со странным названием «Иркутская слобода», а недавнее прошлое останется только в наших воспоминаниях.

Группа первокурсников приехала из колхоза, и сразу же всем захотелось денег. Обещали же: будет, мол, стипендия! Обещали? Ну, и где она? Делегации, которая в деканат отправилась, говорят: надо, мол, собрание провести, выбрать старосту, протокол составить, принести его сюда. Всех дел-то! Мы же, говорят в деканате, должны на кого-то все эти ваши стипендии оформить, так? А оформлять принято на старосту. Он пойдёт в кассу, получит ваши стипендии и, согласно ведомости, выдаст их вам. Понятно?

Чего уж непонятного? Не ясно другое, где взять такого альтруиста, который по доброй воле на это дело подпишется? Головной боли этой никому и даром не надо, дураков таких на первом курсе среди журналистов нет! И вопрос о выборе старосты повисает в воздухе. Вместе с ним повисают в воздухе уже начисленные стипендии.

Мне уже потом рассказывали, как эти выборы готовили. Просто перед первой парой договорились, кто, дескать, сегодня на лекцию позже всех придёт, того, мол, и выбираем единогласно старостой! Скажем человеку, что мы ему всецело доверяем, что его моральные и деловые качества не вызывают сомнений у коллектива. Человеку будет приятно, а всем остальным будет стипендия! Так они и договорились.

По-моему, эта идея была несправедливой с самого начала, ибо ставила меня в заведомо проигрышное положение. Чисто теоретически можно было предположить, что именно в этот день на первую лекцию опоздаю не я, а Олег Онохонов. Такая вероятность существовала, и свой пяти-семипроцентный шанс быть избранным на должность старосты Онхонов тогда имел. Но конкурировать со мной по части опозданий Олег явно не мог. Уж не знаю, почему получалось именно так, а не иначе, но, живя в четверти часа ходьбы от нашего университетского корпуса, я фатально опаздывал на лекции. Возможно, это связано с каким-то, присущим только мне, хронокретинизмом. Лекции могли начинаться и в 12.30, и в 14.00 и даже в 15.40, я же всё равно являлся с получасовым опозданием. Исключение составляли лишь те случаи, когда первая лекция по какой-то причине переносилась или отменялась, а я, не предупреждённый об этом заранее, являлся на неё. Как правило, в эти дни опоздавшим был Олег Онохонов. Он опаздывал на лекции ровно на пятнадцать минут.

Выбрали меня. Почтили доверием на свою голову. Мне бы догадаться, понять намёк. Когда мои однокурсники планировали этот коварный коллективный заговор против ничего не подозревающего ребёнка, в аудитории находилась и наша преподавательница, Светлана Семёновна Аксёнова. И милейшая Светлана Семёновна, едва я переступаю порог аудитории ровно через полчаса после начала лекции, поворачивается ко мне и произносит с каким-то язвительно-торжественным видом: «Хм! Начальство у нас не опаздывает, начальство у нас, стало быть, задерживается? Ну-ну… Проходите, Роман, проходите…» И я прохожу, совершенно ни о чём не подозревая, и конспектирую лекцию. И пребываю в блаженном неведении до конца этого злополучного дня. Ну, а потом… Понятно всё, одним словом.

Ладно, выбрали, значит, выбрали. И, значит, нужно идти в административный корпус получать стипендию на всю группу и на следующий день раздавать её дражайшим однокурсникам. Касса, которая выдавала старостам стипендии, работала, почему-то с 17.00. до 19.30, и, отсидев положенное время на лекциях, тихим октябрьским вечером шагаю я по Набережной в сторону административного корпуса Университета. И встречаю Болдырева с собакой Найдой на поводке.

– Привет! – говорит Болдырев, – ты никуда не торопишься? А то, пойдём, пройдёмся, Найду прогуляем! Мы с ней на Конный остров собрались, идём с нами!

– Идём, – говорю, – только сначала в Универ зайду, степешку на группу получу и пойдём!

Этого Болдырева я знал ещё с первого класса. И его, и меня в школьные годы гоняли в областной дворец пионеров, и там нам давали учить разные стихотворения, и потом выставляли со сцены приветствовать этими стихотворениями разные районные партийные конференции, которые регулярно случались в городе. А потом, класса с пятого или шестого, мы с ним ещё и в одной школе учились, а потом ещё и в одном корпусе Университета. Он, правда, был на три года старше и учился на историческом, а я на журналистике. Из-за того, что у историков и филологов занятия шли в разные смены, мы с этим Болдыревым в Универе почти не пересекались, а пересекались на разных рок-концертах и на разных подобных тусовках. А собаку его, породы колли, Игорёхина мама на улице нашла. Собака к ней просто подошла, и всё. Найденную собаку назвали Найдой, и вот теперь Игорь Болдырев выгуливал её каждый вечер на острове Конном и на Набережной…