Алекс Май - Nahuhol американца. Приключения Майкла в России

Небольшая пауза.

– Сашка, хорошо, что ты приехал. На послезавтра запланирована встреча творческой группы из Москвы с нашими. А я многих найти не могу – телефоны не отвечают. Может, кого увидишь? Передай, чтобы в малый зал Дворца Культуры приходили, к шести вечера.

– Разумеется, передам, если увижу. Сами понимаете – на огородах бархатный сезон в самом разгаре.

«Наши» – местные поэты, художники и музыканты. Среди них есть очень талантливые и оригинальные люди. Стихотворение одного пожилого поэта я выучил наизусть:

– У тебе есть новые стихи? – спросила Людмила Дмитриевна.

– Нет, – ответил я. – Я больше не пишу стихов, так как окончательно вышел из юношеского возраста. И явился мне ангел, и сказал мне: «Выбирай – стихи или прозу!» Я прозу выбрал, суровую и беспощадную, как конница Буденного.

– Все шутишь, – улыбнулась она. – Напиши чего-нибудь. Хорошо?

– Попробую, – пообещал я. – Известные люди есть? – Я кивнул в сторону киношников.

– Разные, – лаконично, в ее стиле, ответила она. – Но и молодых много. Пойдем, познакомлю.

Познакомились.

Режиссер оказался конченым неврастеником. Злыми шутками я пресекал все попытки демонстрации снобизма с его стороны. Две девушки весело купались в давно нечищеном озере. Я хотел предложить режиссеру подзаработать на лесбийской эротике, но к нему подошли цыгане – два небритых мужика и три женщины, без гитар и медведя, но с пивными бутылками в руках. Он сразу стал на них кричать. Вернулась с прогулки актриса в красивом платье, с заляпанным, все-таки, подолом. Как видение она мне нравилась больше, но, к сожалению, я имел несчастье видеть ее в некоторых так себе ролях, оставивших в моей чуткой душе неприятный осадок.

Перерыв подходил к концу. Позвонил Майкл, про которого я, к великому стыду, совсем забыл.

– Саша, ты где? Я теряюсь.

Я подробно объяснил ему, как нас найти, и важно заявил режиссеру:

– Сейчас к нам придет известный американский актер, волей судьбы оказавшийся в наших гостеприимных краях.

– Гонишь, – не поверил он.

– Я? Гоню? Вон смотрите туда! – Показал на тропинку. – Не пройдет и пяти минут, как он предстанет перед нами.

– Джордж Клуни? – спросила актриса.

– Круче! Эдди Мерфи…

Прошло шесть минут.

Вау!

Из парка вышел Майкл. На долю секунды мне стало стыдно. Потому что я забыл о его постиранной одежде. А в том, что она окажется постиранной, я не сомневался. Но – забыл! Никитична жила одна. Уверен, ей приятно за кем-нибудь поухаживать, даже за республиканцем из Нью-Йорка. И… У нее начисто отсутствовал гардероб для гостей. Так вот, мне стало стыдно за внешний вид Майкла. Но только на миг, на один только миг! Подло стыдиться своих знакомых даже если они являются в самом непотребном виде. А именно в рваном, словно его кусали голодные овчарки, ватнике, широченных штанах неопределенного цвета, опоясанных солдатским ремнем, и белоснежных «Рибок» баскетбольного фасона. В руках – небольшая видеокамера.

– Мамочки! Кто это? Бомж? – манерно воскликнула актриса. – Ужас!

– Ну да, это не совсем Мерфи. – Я решил сказать правду. – Это ученый-историк, из Америки. Майкл Белл. – Только вчера прилетел.

– Быстро же он деградировал, – заметил режиссер.

– Вот прикол! – непонятно чему обрадовался Паша, снимая с шеи телефон. Наверное, он, как и я, любил занимательное видео.

Майкл, заметив пристальные взгляды, боязливо остановился в шагах десяти.

– Саша. – Он негромко позвал меня. Я встал со стульчика. – Никитична кушать зовет. А когда мы в монастырь поедем?

Мощная, потрясающе выразительная немая сцена!

Группа вернулась к съемочным делам, а мы возвратились к Никитичне. Майкл еще раз робко напомнил мне про монастырь, но я посоветовал ему просто походить вокруг деревенской церквушки, чтобы духовно подготовиться к поездке.

– Там, брат, может сильно шандарахнуть по голове, без адаптационного периода. Эффект будет сильнее, чем от гречишного поля. А ты еще и баню принимал. Как тебе, кстати?

– Хорошо, – сказал Майкл. – Очень хорошо.

Приближался вечер. В доме Никитичны было прохладно. Со стен смотрели пожелтевшие портреты в скромных бумажных рамках. Муж, умерший несколько лет назад, сама Никитична. Оба – молодые и официальные – в костюмах, на которых красовались награды. Там же висели уже цветные, современные фотки детей и внуков, живущих на Сахалине.

Мы хрустели малосольными огурчиками, обжигались вареной картошкой, и хвалили розовое сало. Нашлась и бутылка. Никитична пила куда больше, чем Майкл. Закончив трапезу, вышли с ученым на крыльцо.

– Кузнечиков будем слушать? – поинтересовался он.

– Точно! Ты, главное, не скучай. К тому же тут другие кузнечики. Прислушайся… Наши в другой тональности работают.

– Саша, – осторожно начал Майкл, вертя в руках зачем-то прихваченную из дома мухобойку. – Ты не обижайся, но я хочу спросить – как она может так жить?

– А чего обижаться? – Я пожал плечами. – Живет, как может. Чего ж ты у нее не спросил?

– Неловко.

– Знаешь, чем у нас заканчиваются такие разговоры со стариками?

– Нет.

– Ну, они поплачутся, обматерят последними словами правительство, а в конце обязательно скажут, что в войну было куда хуже. И что пока есть остатки здоровья, им не на что жаловаться. Летом работают, зимой – телевизор смотрят. Ходят друг к другу в гости. И то, что они видят в телевизоре, кстати, пугает их куда больше, чем такая вот жизнь. Тут, брат, у людей реально одна душа, одна жизнь. Общая. А в твоем городе – каждый сам по себе. Вот ты умрешь, и весь Нью-Йорк вряд ли придет к тебе на похороны. Так? А к Никитичне, дай бог ей здоровья, даже из соседних деревень приедут. Усек? И помогут, если захворает.

– Но ей тяжко…

– Ей не тяжко, черт тебя возьми, ей тяжело. В бытовом смысле… Но вот смотри – москвичи приехали кино снимать. Натура такая хорошая, все дела. А потом в городах люди будут сидеть, смотреть сериал очередной. Никитична в массовке… крепостная.

– И что?

– Как что? Не понял? Они через телевизор будут любоваться парком, озером, усадьбой. А она постоянно здесь живет. Может, поэтому она в свои годы чувствует себя лучше, чем иногда я. Позитивная энергия, брат. Уловил?

– Не совсем.

– Потом поймешь. Может, через пару-тройку дней. – Я встал с крыльца. – Пойдем, подремлем. В это время хорошо дремать, до вечера. Только я, чур, на веранде.