Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

Студент не бурсак. Прежде чем ответить, он думает, формирует свою мысль.

— Такой процесс, — говорит Фалалеев с достоинством, — называется расхищением колхозных угодий.

Ответ исчерпывающий. Но Павел Нилович не удовлетворен. Он насупливает брови и замечает:

— Отсебятиной занимаетесь, Фалалеев! Кто даст определение по Ивану Степановичу?

В комнате наступает тягостное молчание. Наконец у окна встает белокурый юноша по фамилии Сизов. Глаза у него озорные, лицо светится улыбкой. Он нарочито громко и отчетливо произносит каждое слово:

— Переход общественного огорода к индивидуальным лицам Иван Степанович называет транс-фор-ма-ци-ей.

— Правильно, Сизов! — подбадривает его Павел Нилович. — Однако не совсем точно. Какой трансформацией?

— Настоящей трансформацией, — уточняет студент и оборачивается к окну, дабы скрыть улыбку.

— Вот именно! А кстати, Сизов, приведите мне пример ненастоящей трансформации.

Сизов морщит лоб, будто припоминая что-то, затем с расстановкой отчеканивает:

— К ненастоящей трансформации Иван Степанович относит: а) подъем целины, б) раскорчевку леса, в) улучшение луга.

— Молодец, Сизов! — одобряет Павел Нилович. — Отлично знаете предмет. А вам, Фалалеев, ставлю двойку.

Сделав соответствующие пометки в журнале, ассистент снова обращается к студентам:

— Петров, представьте себе, что вы колхозник. У вас случился острый приступ аппендицита. Бригадир запрягает лошадь, сажает вас на телегу и отправляет в больницу. Как назовете вы это явление?

Студент, не поняв подвоха со стороны преподавателя, отвечает:

— Это явление характеризует чуткое, внимательное отношение к человеку.

Павел Нилович отрицательно вертит головой. Затем подходит к студенту и, глядя на него в упор, назидательно поправляет:

— С обывательской точки зрения вы, Петров, возможно, и правы. Но наука требует отточенных формулировок. Что на сей счет говорит Иван Степанович?

Петров молчит. Безмолвствует и вся группа. На выручку приходит сам Павел Нилович:

— Напоминаю, что поездка колхозника в больницу или на ярмарку, по определению Ивана Степановича, есть не что иное, как транспорт в процессе воспроизводства рабочей силы. Ясно?

— Ясно! — крикнул за всех Сизов, сверкнув озорными глазами…

Долбежины, как грибы-поганки, растут не одиночками, а семьями.

В соседней комнате доцент М. К. Данилевский читал лекцию о колхозном землеустройстве.

— Точность в научных выражениях — прежде всего! — ратовал Михаил Кириллович. — А то ведь, бывает, обратишься к студенту с вопросом: «Сиволапенко, какие водные угодья вы знаете в колхозах?» А он тебе отвечает: «Ставок, криницю, ну, ще ричку». Значит: пруд, колодец и речку. Разве это ответ?! Так может ответить любой колхозник. А вы же будущие землеустроители, интеллигенция, так сказать. Иван Степанович на сей счет дал новую, научно обоснованную классификацию водных угодий. Прошу записывать формулировки. Итак, пруд, из которого черпают воду на полив капусты, называется угодьем овощеводства. Пруд, из которого берут воду на опрыскивание черешни, называется угодьем садоводства. Если же из пруда поят скотину, то такой пруд называется угодьем животноводства.

— А ежели в пруду купаются хлопцы?..

— Тогда этот пруд, по Ивану Степановичу, надо отнести к угодьям воспроизводства рабочей силы, — пояснил лектор.

— Уж больно мудрено! — загудела аудитория.

Но лектор, не обращая внимания на гул, продолжал развивать свои научные положения:

— На днях мне пришлось экзаменовать группу студентов пятого курса. Спрашиваю одного — Ивана Заикина: «Что такое полевой стан?». А он смеется и говорит: «Вы, Михаил Кириллович, принимаете меня за ребенка. Я шесть лет трактористом был, дневал и ночевал в полевом стане». «Вот и определите, — повторяю я, — что такое полевой стан?». А он: «Это — место в степи, где располагается тракторная бригада». Видите, какое примитивное мышление у этого «тракториста»!

— А что Иван Степанович говорит по этому поводу?

Лектор принял вопрос за чистую монету и продолжал:

— Иван Степанович дает такое определение полевому стану. Прошу записывать! «Полевой стан есть пункт концентрации средств производства, неразрывно связанных с землей, обслуживающих через хранение и воспроизводство рабочей силы производственный акт полеводства».

Тут зазвенел звонок, и коридоры огласились веселыми молодыми голосами. В вестибюле послышались остроты по поводу ярмарки, аппендицита и прочих «перлов» из «классификации» Ивана Степановича.

Кто же он, этот таинственный Иван Степанович, чье имя так благоговейно произносится ассистентами и доцентами и нелестно «спрягается» студентами? Не кто иной, как заведующий кафедрой, профессор И. С. Бураков. Это он воспитал Уткина и Данилевского, а те, уподобляясь преподавателям бурсы, угодливо насаждают долбню.

Пять лет назад профессор Бураков, вопреки утверждениям Козьмы Пруткова, объял необъятное. Он выпустил в свет научный трактат, равносильный по своему диапазону всем энциклопедиям, вместе взятым. Иван Степанович ввел новое, оригинальное толкование таких материй, как пруд и огород, аппендицит и ярмарка, колодезный журавль и домашний гусь, тень и плетень… Эрудированный автор создал не пособие для землеустроителей, а бездонный кладезь производственных «афоризмов».

Из этого универсального талмуда и черпают свои познания почитатели Буракова. Их упорству могли бы позавидовать не только наставники бурсы, но и прожектеры Великой Академии, процветавшей некогда в сказочной стране Лапуте.

Лапутяне, как известно, были эрудированными мужами науки. Однажды они задались целью вывести голую породу овец. Но сколь ни брили ягнят, те снова и снова обрастали шерстью. Ученые-неудачники плюнули, взяли в руки молотки и начали размягчать мрамор для набивки подушек. Но пуха из мрамора не получилось. Тогда они соорудили перегонный аппарат и принялись добывать солнечную энергию из огурцов. Однако и тут потерпели фиаско.

…Может быть, Иван Степанович и его преданные коллеги переплюнут лапутян? Пожелаем же им удачи на этом пути!

Дед Архип сдвинул на лоб очки, осмотрелся и проговорил:

— Кажись, все… Ежели нету возражений, начнем!.. Нынче правление колхоза пригласило нас, старых активистов, на совет. Дело, сами знаете, дюже важное, упирается в хмель.

— Дозволь слово! — торопливо вскочил, тряхнув козлиной бородкой, Макар Сорокин.

— Погоди, Евсеич, — степенно остановил его дед Архип. — Тут нельзя с кондачка. Дело, говорю, мудрости требует!.. А ты — «дозволь слово»! Председатель побашковитей нас с тобою, а, поди, не провернул!.. Так вот, старики, послушаем председателя, пусть доложит, что и как, а потом решим, куда идти дальше… Давай, товарищ Корнеев, твое слово!