Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

В Задонье стояло бабье лето. Под лазоревым небосводом курлыкали журавли. В прозрачной синеве плыла невесомая паутина. Учуяв первое дыхание осени, пернатые потянулись в теплые края. Безмятежно летели они тысячи верст, и ничто не сбивало их с изведанного пути.

Но вблизи станицы Чаровской над лесной полосой птицы круто взмывали ввысь, шарахались в стороны, ломая стройные треугольники и цепочки. Там, внизу, в багрянце и золоте листвы чей-то дикий голос вопил:

— Р-р-разойдись!.. Чтобы духу вашего в моем околотке не было!

Окажись в журавлиной стае смельчак и сядь на макушку акации, он увидел бы картину, какой наверняка не видел ни в Печорских, ни в Вологодских, ни в Мещерских лесах.

На прогалине были разбросаны ведра, корзины. Посреди этой живописной свалки стоял человек в железнодорожной форме с метлою в руках. Из-за деревьев выглядывали испуганные лица женщин.

— Борис Иваныч! Будьте настолько милосердны, верните корзинки, — молитвенно просила железнодорожника молодайка.

— Р-р-разойдись, говор-р-рю! — рычал тот, выпятив грудь колесом.

— Товарищ Коршунов, — сказала женщина со сбитой косынкой. — Не на рынок семена собираем, питомник закладывать, полосы сажать…

— Киш, зубатая! — цыкнул железнодорожник, не поворачивая головы.

— Если б мы сучья ломали, — послышался старушечий голос из-за куста, — а то ж листочка не тронули: опавшие семена собираем. У нас и разрешение из области есть!

— Я вот тебе, старая карга, поговорю. Уноси ноги подобру-поздорову, а то во! — Железнодорожник в воздухе махнул метлою.

Потом он, не торопясь, заложил пальцы в рот и оглушительно свистнул. Подошли двое в белых фартуках, с бляхами на груди. Опытными руками носильщиков они мигом связали кошелки, взвалили на плечи и направились к разъезду. Коршунов, вскинув метлу «на изготовку», четким шагом шел позади и пел:

К вечеру женщины вернулись в Серую Глину с пустыми руками. Звеньевая Настасья Петровна пришла к директору лесопитомника Ковалеву с докладом.

— Беда, Николай Романыч! Коршунов опять отнял тару и выгнал из полосы.

— А вы предъявляли ему постановление исполкома?

— Предъявляли… И слушать не хочет. Метлою грозится. Говорит, у меня полоса отчуждения, и никакой исполком мне не указ!

Ковалев склонился над столом и глубоко задумался: «Что за человек, этот Коршунов? Люди исполняют государственное дело, собирают семена для закладки питомника. Все по закону. А он… Вот ведь осина стоерослая!»

Директор достал из сейфа два постановления областного исполкома, перечитал. В них черным по белому было написано:

«Разрешить беспрепятственно производить заготовку желудей, а также семян скумпии и акации желтой во всех лесонасаждениях, в том числе и железнодорожных».

Николай Романович взял чистый лист бумаги, обмакнул перо и под свежим впечатлением написал жалобу в исполком: «Помогите… Воздействуйте… Не задержите с решением, так как время безвозвратно уходит».

Жалоба возымела надлежащее действие. Неделю спустя Ковалев получил из облисполкома пакет с копией распоряжения на имя Коршунова:

«Ваше поведение противозаконно. Вы не имеете права производить запрет по сбору семян и грубить. Возвратите отобранные корзины и мешкотару. Немедленно разрешите сбор семян».

— Ну, Настасья Петровна, — весело сказал Ковалев, — собирай подружек и айда в полосу за семенами.

— Боязно что-то, Николай Романыч!

— Да чего ж вам-то бояться? Коршунову трепетать надо!

Утром женщины с задорными припевками направились в полосу отчуждения. А уже к обеду на окраине Серой Глины мелькнула цветастая кофточка Нюрки, самой молодой и шустрой из звена Настасьи Петровны. Через полчаса унылой процессией прибрели остальные.

— Злой, как тигра! — докладывала Настасья Петровна директору. — До самого большака гнался с метлой. У тетки Агафьи был полдник в узелке, так он и узелок отнял. Говорит, никаких вещественных предметов из полосы отчуждения выносить не позволю.

Перелетные птицы вернулись в свои гнездовья, вывели птенцов, вскормили, обучили их пернатому искусству и снова потянулись по направлению к Африке.

На подступах к чаровской полосе отчуждения журавли заранее набрали заоблачную высоту. Но и оттуда явственно были слышны необычные рыкающие звуки:

— Р-р-разойдись!..

Ковалев возмущался:

— Ну, что с ним делать?! Генеральному прокурору пожаловаться?!

— Генеральному? — переспросила Настасья Петровна, и лицо ее вдруг озарилось. — Но зачем генеральному? Тут и наш, местный справится: дело-то в мелком хулиганстве…

Сказала и запнулась с лукавинкой в глазах.

Поутру звено снова вышло в полосу отчуждения. Ждали его возвращения к обеду. Не дождались. Когда смерклось, забеспокоились: не случилось ли чего неладного? Хотели уже высылать парней на поиски… Но вот показались женщины. И не с пустыми ведрами, корзинами, а с полными доверху.

— Три нормы одолели! — похваляются. — Спокойно поработали… Про Коршунова спрашиваете? Что-то не видать его. Должно быть, в командировку отбыл.

Погода в ту пору стояла как по заказу. На следующий день сборщицы снова вернулись с полными ведрами и мешками. Полмесяца ходили они в полосу отчуждения. И за это время не произошло ни одного конфликта. Семян заготовили вдосталь.

Директор питомника вынес Настасье Петровне и ее товаркам благодарность. При всем честном народе горячо пожал им руки. И тут-то тайное стало явным. Нюрка проболталась, самая молодая и шустрая в звене.

— За благодарность, Николай Романыч, большое спасибо! — поклонилась она Ковалеву. — Только мы обязаны на миру попросить у вас прощения…

…Злую шутку сыграли сборщицы над Коршуновым. Впрочем, злой она обернулась по вине самого Коршунова. Сначала замысел сборщиц был почти безобидный. Звеньевая предложила:

— Вызовем, девоньки, Пришибеева на нарушение законности: не будем разбегаться, как куры, когда он станет размахивать метлой. Заденет кого — заявление прокурору! Прокурор укоротит ему руки.

Женщины замялись.

— Негоже нам сутяжничать с олухом!

Тогда-то Нюрке и пришла в голову мысль: купить в складчину пол-литра «Московской».

— Погонится Коршун за нами, — объяснила она свой план, — а мы дёру! Бросим кошелки и узелок с пол-литрой да с закуской. Вроде бы себе припасли. А закуски в узелок положим одну луковицу. «Оприходует» он пол-литра в свой желудок, закусит луковичкой — и с копыт. Покамест проспится, мы чувал семян наберем.

Озорной Нюркин план был принят. Сборщицы артистически разыграли сцену паники в полосе отчуждения. Но конец «спектакля» получился неожиданный для них самих. Как и предполагалось, Коршунов единым духом вылакал пол-литра «Московской». Немного покуролесив, он прилег на поляне и захрапел. Вдруг раздался оглушительный трехпалый свист. Женщины грешным делом подумали, что это Коршунов носильщиков кличет… Но свистела Нюрка. Вот ведь егоза — прозорливей всех оказалась!