Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

На каждую приветственную речь
Он отвечает лишь: «Я тронут…»
Признанию, читатель, не перечь:
Ответ таков, что в нем все обвиненья тонут.

Верен взгляд был у великого
Щедрина, друзья мои:
Дождались мы царства дикого
«Торжествующей Свиньи»!

Старины родной блюстители,
Вековых заветов данники,
Где вы, наши охранители ?
Заменили вас охранники!

Подписки дань в кошницу собирая,
Не усмехайся так хитро,
Не чти себя у врат земного рая,
Не мни, что «слово — серебро!».
Гляди, чтоб не вручил тебе объявку
Гонец, подкравшийся как тать,
И, штраф платя, чтоб не пришлось вдобавку
«Молчанье — золото» — сказать!

Словно как в лесе я,
Нервен, что акция…
Слева — репрессия,
Справа — реакция…

По спискам храбрых кавалеров
Есть Алексеев-адмирал;
Хотя он доблести примеров
В войне японской не являл,
Но третьей степенью увешан
И справедливо награжден,—
В России есть такой закон:
«Тех чтить, кто должен быть повешен».

Тяжел и мрачен мой удел:
Я очутился не у дел!

А я боюсь, «уступки» сделав,
Остаться вовсе без … уделов.

Стоят три фонаря — для вешанья трех лиц:
Середний — для царя, а сбоку — для цариц.

Придя к Дубасову, копеечная Свечка
С ним о заслугах стала толковать
И утверждать,
Что он пред ней смиренная овечка.
«Превосходительный, судите сами вы, —
Так Свечка говорила,—
Сожгли вы только треть Москвы,
А я так всю Москву спалила».

В своем бессилии уверясь,
Сказала Пешка: «Друг мой Ферязь,
Скажи мне, отчего, как я ни бьюсь,
Всё в Короли не проберусь,
Хотя, не скрою,
Фигурой сделаться могу любою?»
— «Утешься, не горюй о том, —
Ей Ферязь говорит с усмешкой, —
Ты не бываешь Королем —
Зато Король бывает Пешкой!»

Однажды нам была дарована свобода,
Но, к сожалению, такого рода,
Что в тот же миг куда-то затерялась.
Тебе, читатель мой, она не попадалась?

Наняв газетчик таратайку,
Пук манифестов вез с собою,
Но, подвернувшись под нагайку,
Лечим был преданной женою.
Читатель, в басне сей, откинув манифесты,
Здесь помещенные не к месту,
Ты только это соблюди:
Чтоб не попробовать нагайки,
Не езди ты на таратайке,
Да и пешком не выходи.

Он был прокурор из палаты,
Она же — родная печать.
Она о свободе мечтала,
А он — как бы крестик поймать.
И с горя она побледнела,
Померкнул сатиры задор…
И грезится ей беспрестанно:
«Сто третья», арест, прокурор.

Он выбрал Гоголя «Портрет»,
Когда поэт
Страдал последние недели.
Испортив множество резцов,
В конце концов
Он сделал Гоголя из «Носа» и «Шинели».

Шмит-Рыжова падка
К рифмам на «адко»,
Всё очень сладко,
Тона — помадка,
А в общем…

На грязной рогоже
Рожа на роже.
Художе —
ство тоже!

Коль у тебя фантазия востра —
Взгляни-ка на портрет «Моя сестра»
И объясни: чем разнится от бурдюка
Сестрица Бурлюка?

Пальцем, выпачканным в сажу
(В бане не был я давно),
Я всё мажу, мажу, мажу
Терпеливо полотно.
И нечистый плод исканий
Называю «Зимней баней».

Колено, изрытое оспой,
Будет весь век колено —
Это нередко, —
А полено, изрытое оспой,
Будет уже не полено,
А статуэтка.

Свобод российских не понять,
Чужим аршином их не смерить,
У них особенная стать,
В свободы наши надо верить!

Конституция стиль нуво,
Радуйтесь, народы, —
Арестует Дурново
Всех друзей свободы.
«На жандармов разорюсь,
Первое им место!
Шлиссельбургом станет Русь
После манифеста».

Нельзя писать: о бюрократе,
Об офицерстве, о солдате,
О забастовке, о движенье,
О духовенстве, о броженье,
О мужике, о министерстве,
О казни, о казачьем зверстве,
О полицейских, об арестах,
О грабежах, о манифестах!
Но остальное всё печать
Должна сурово обличать!
Когда ж напишешь — просмотри
«128» и «103»…

«Мой программный центр — народ,
Все полдюжины свобод,
Общая реформа.
Ну, а ваша, генерал?»
На жену он указал:
«Вот моя платформа!»

Тары-бары
Сплел намедни
Для кликуш
«Навьи чары»,
Навьи бредни,
Навью чушь.

Студентом в «левых» состоял,
Пока на службу не попал!..
И вот на службе, как должно,
Ты «вправо» всё берешь искусно.
«Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно!»

Навозну кучу разрывая,
Петух не отыскал там ни зерна.
И говорит: «Ага, я понимаю:
То голодающим назначена она!»