Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Вот Новый год нам святцы принесли.
Повсюду празднуют минуту наступленья,
Молебны служат, будто бы ушли
От зла, печали, мора, потопленья!
И в будущем году помолятся опять,
И будет новый год им новою обидой…
Что, если бы встречать
Иначе — панихидой?

Свобода торговли, опека торговли —
Два разные способа травли и ловли:
Всегда по закону, в угоду купцу,
Стригут так иль этак всё ту же овцу.

За целым рядом всяческих изъятий
У нас литературе нет занятий,
И литераторы от скуки заняты
Тем, что гвоздят друг друга на кресты
Являя взорам меньших братий
Ряды комических распятий…
Вздохнешь ли ты?

В этой внимательной администрации,
Как в геологии, — всюду слои!
Дремлют живые когда-то формации,
Видят отжившие грезы свои.
Часто разбиты, но изредка в целости
Эти слои! В них особенность есть:
Затхлые издавна окаменелости
Могут порой и плодиться и есть!

Под старость ключ украсил фалды Фета;
Вполне заслужен им такой почет.
Имеет важный смысл награда эта:
Кто без ключа стихи его поймет?

Когда б предвидели Мефодий и Кирилл,
Какою чепухой их будут славить внуки,
Они б не тратили ни времени, ни сил,
Стараясь преподать им АЗ и БУКИ.

В России две напасти
Внизу — власть тьмы,
А наверху — тьма власти.

Ну что за божья благодать:
Крамолы происки убиты,
Корой древесной люди сыты,—
Повсюду тишь, повсюду гладь!..

И жив и здрав христианин
Во имя Бога, Слова, Духа;
Жандарм же русский — с<���укин> с<���ын>
Во имя Деда, Сына, Внука.

Нет, легче жить в тюрьме рабом,
Чем быть свободным человеком
И упираться в стену лбом,
Не смея спорить с рабским веком!

Понятно, почему ему
Избитым будет всё казаться:
Не дай, создатель, никому
С избитым критиком связаться.

Прервал Терсит поток речей,
Изведав посох Одиссеев.
Страшись, Буренин: Одиссей
Давно истлел — но жив Плещеев.

Сперва блуждал во тьме он,
Потом измыслил мэон.
Нет, не в своем уме он.

Устроил с богом ты невыгодную мену,
Владимира отдав и взявши Поликсену.

Хотя в поэзии он немощный старик,
А в философии — несмыслящий младенец,
Но тем одним уже он славен и велик,
Что двух сопряг он муз, как истый двоеженец.

Переводимы все — прозаик и поэт.
Лишь переводчикам — им перевода нет.

Как дохнет таракан от разных едких бур,
Будь цветом черен он, коричнев или бур,
Так да погибнет бритт от рук твоих, о бур,
Ты, славу Англии сверлящий, точно бур.

Даюсь я, Фофан, диву:
Как мог твой гений сразу
И унавозить Ниву
И переполнить Вазу.

Благонамеренный
И грустный анекдот!
Какие мерины
Пасут теперь народ!

Протяже́нно-сложе́нное слово
И гнусливо-казенный укор
Заменили тюрьму и оковы,
Дыбу, сруб и кровавый топор.
Но, с приятным различьем в манере,
Сила та же и тот же успех,
И в сугубой свершается мере
Наказанье за двойственный грех.

Израиля ведя стезей чудесной,
Господь зараз два чуда сотворил:
Отверз уста ослице бессловесной
И говорить пророку запретил.
Далекое грядущее таилось
В сих чудесах первоначальных дней,
И ныне казнь Моаба совершилась,
Увы! над бедной родиной моей.
Гонима, Русь, ты беспощадным роком,
Хотя за грех иной, чем Билеам,
Заграждены уста твоим пророкам,
И слово вольное дано твоим ослам.

Каюсь, древняя ослица,
Я тебя обидел дерзко,
Ведь меж нашими ослами
Говорит и князь Мещерский.

Говорит такие речи,
Что, услышав их, от срама
Покраснела бы в Шеоле
Тень ослицы Билеама.

Содома князь и гражданин Гоморры
Идет на Русь с «газетою большой».
О боже! суд свой праведный и скорый
Яви, как встарь, над гнусностью такой.

На разных поприщах прославился ты много:
Как евнух ты невинностью сиял,
Как пиетист позорил имя бога
И как юрист старушку обобрал.

Владимир Соловьев
Лежит на месте этом.
Сперва был филосо́ф,
А ныне стал шкелетом.
Иным любезен быв,
Он многим был и враг;
Но, без ума любив,
Сам ввергнулся в овраг.
Он душу потерял,
Не говоря о теле:
Ее диавол взял,
Его ж собаки съели.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.

Вы — стадо баранов! Печально…
Но вот что гораздо больней:
На стадо баранов нахально
Набросилось стадо свиней!

Некогда некто изрек: «Сапоги суть выше Шекспира».
Дабы по слову сему превзойти британца, сапожным
Лев Толстой мастерством занялся и славы достигнул.
Льзя ли дальше идти, россияне, в искании славы?
Вящую Репин стяжал, когда «Сапоги как такие
Выше Шекспира, — он рек, — сапоги, уснащенные ваксой,
Выше Толстого». И вот, сосуд с блестящим составом
Взявши, Толстого сапог он начал чистить усердно.