Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Ты сын отечества — согласен в этом я,
Ты точно, может быть, член славного народа:
Разумна, хороша, честна твоя семья,
Но ведь в семье не без урода…

Люцинду резвую ничто не в состояньи
Заставить покраснеть; о чем бы перед ней
Ни говорили вы, чем ваша речь грязней,
Тем задушевней смех веселого созданья;
О друг мой, покрасней же ты хоть оттого,
Что не краснеешь ты уже ни от чего!

Чтоб переводить из Данта,
Надо прежде всего хоть долю таланта.
Но, зная только Адмиралтейство,
Переводить Данте — злодейство.

Не родись богатым, не родись толковым,
А родись Катковым.

Мрачен лик, взор дико блещет,
Ум от чтенья извращен,
Речь пара́доксами хлещет.
Се Григорьев Аполлон!
Кто ж его в свое изданье
Без контроля допустил?
Ты, невинное созданье,
Достоевский Михаил.

Нет, в искренность его я вечно буду верить.
Чичерин-публицист не может лицемерить.
Всё непритворно в нем: теорий темных бред;
Абстрактность — Гегеля неизгладимый след;
Задор; периодов немецкая протяжность
И фраз напыщенных ребяческая важность.

Мне лучшей похвалы нельзя ему сказать:
Поп дьякону велит труды его читать.

Описывать всё сплошь одних попов,
По-моему, и скучно и не в моде;
Теперь ты пишешь в захудалом роде,—
Не провались, Л<���еско>в.

Все тайны монгольских наречий
Недаром открыты ему:
Усвоив монгольские речи,
Монголом он стал по уму.
Монгольской премудрости книгу
Он с целью благой изучил:
По ней он монгольскому игу
Цензурный устав подчинил.

Плуты, воры, самодуры!
Успокойтесь, отдохните
От бича литературы:
Вы отныне состоите
Под эгидою цензуры.

Блаженной памяти Красовский,
Восстав из гроба, произнес:
«Цензурный комитет московский!
В тебя мой дух я перенес!
Прими ж мое ты наставленье:
Чтоб избежать невзгод и бед,
Марай сплеча без сожаленья:
За это замечаний нет!»

С тех пор исполненный тревог,
Как на ноги крестьяне стали.
Он изумлен, что столько ног
Еще земли не расшатали.

С томленьем сумрачным Гамле́та,
Но с большей верой, может быть,
Десятый год он ждет ответа
На свой вопрос: «Бить иль не бить?»

Их прежде сливками считали;
Но вот реформ пришла пора —
И нашей солью их прозвали
Стряпни печатной повара.

Пускай собою вы кичитесь — мы не ропщем
(Болотом собственным ведь хвалится ж кулик!),
Лишь не препятствуйте радеть о благе общем…
Vous comprenez… le bien public! [95] Вы понимаете… общественное благо (франц.). — Ред.

Он образумился. Он хнычет и доносит.
Свободы пугало его бросает в зноб…
Вот так и кажется — посечь себя попросит
Опохмелившийся холоп.

Он вечно говорит; молчать не в силах он;
Меж тем и сердца нет, и в мыслях нет устоя…
Злосчастный! Весь свой век на то он обречен,
Чтоб опоражнивать пустое.

Свершив поход на нигилизм
И осмотрясь не без злорадства,
Вдались они в патриотизм
И принялись за казнокрадство.

Он был так глуп, когда боролись мы умом;
Но, выгоды познав теперешних уловок,
Он уши навострил, взял в руки грязи ком —
И стал меж нас умен и ловок.

Шарманка фраз фальшиво-честных,
Машинка, мелющая вздор,
Окрошка мыслей несовместных —
Ты старый хлам иль новый сор?

Затем глядит он свысока,
Что собирал во время о́но
Дань удивленья с дурака
И умиления — с шпиона.

С фиглярством, говорят, роль граждан этих сходна.
Но нет! Они, храня достоинство и честь,
Вертеться колесом умеют благородно
И величаво — паклю есть.

О, как довольны вы!.. Еще бы!
Вам вкус по свойствам вашим дан.
Без света, затхлые трущобы
Ведь любят клоп и таракан.

Их мучит странная забота:
Своих сограждан обязать
Прибавкой к званью патриота
Слов: с позволения сказать.

О том, что «Вести» нет, воздержимся тужить:
Она своим друзьям жить долго приказала;
И «Вести» партия без «Вести» будет жить,—
Не скажут про нее, что без вести пропала.

Он рос так честен, так умен,
Он так радел о ме́ньших братьях,
Что был Россией задушен
В ее признательных объятьях.

Тебя уж нет!.. Рука твоя
Не подымается, чтоб херить, —
Но дух твой с нами, и нельзя
В его бессмертие не верить!..

Кто мог подумать!.. Наш успех
В нем выражался, и давно ли?..
А уж почил он в лоне тех,
Кто брали взятки и пороли!..

Я бескорыстного лица
Прошу у жизни современной.
Где ж ты, о деятель почтенный,
Без грубой примеси дельца?

О, наши прежние затеи!
О, волей грезившие дни!..
Хоть были и тогда лакеи,
Но под шитьем своей ливреи
По ней вздыхали и они!..

Всё в нем двусмысленно, неверно, непонятно,
С плодом сомнительным сравнен он может быть:
Посмотришь, повертишь, решишься раскусить,
И думаешь: а ну как выплюну обратно?

Вперед я двигаюсь без фальши;
Ползну, отмеряю, и — дальше.
Живу смиренно здесь внизу,
Но всё куда-нибудь ползу,
И доползти всегда в надежде —
Коль не раздавлен буду прежде.