Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

— Мандариновые деревья. Мандарины — живые деньги.

— Мандарины? Так они у нас никогда не росли.

— До меня не росли, а при мне будут. И требую: все силы на мандарины!

Взяли из банка деньги, вырученные за дрова, закупили мандарины.

Но они не росли. Так, виднелись кое-где ветки-палки.

— Идея! — воскликнул король и зазвонил в золотой колокольчик.

— Какая, ваше величество, идея?

— Приставить к каждому мандариновому дереву по чиновнику. Чтобы смотрели и докладывали. И ответственность несли.

— А не много это будет, если к каждому?…

— Не много. И потом: если уж расширять штаты — так расширять. Надо всё делать с размахом!

Расширили. До невозможности. А мандарины не росли. А чиновники получали зарплату. Министр финансов доложил:

— Так и так. Дело худо. «Дебет — кредит»…

— Идея! — воскликнул король.

— Какая, ваше величество, идея?

— Бюрократизм заел. Уволить чиновников. Всех до одного уволить! Сокращать так сокращать! Экономить надо!

— Всех до одного? А кому же вы будете распоряжения давать? Кто же вам подчиняться будет?

— Мне? — переспросил король, — А меня тоже… это… уволить.

Увлекающийся он был — король».

Сатирик поставил точку и перечитал написанное, глядя левым глазом.

— Очень точно. Правильно. И на пользу делу. Когда люди не могут остановиться и не знают разумного предела, это очень вредит.

Но тут открылся правый глаз, а левый закрылся.

— Что-о-о?! А не слишком ли это того?

Дальше глаза мигали попеременно, как огни светофора.

Левый. А что — «того»?

Правый. Поймут как намёк на Ивана Ивановича. А он у нас уже не работает.

Левый. Дело не в Иван Ивановиче, а в явлении. Кстати, не вчера возникшем. И вообще, зачем искать в. сказке прямые параллели? К тому же ничего, о чём в ней рассказано, в действительности не было. Сказка — ложь…

Правый. А если ложь, тогда зачем писать?

Левый. Сказка — ложь, да в ней намёк, добрым молодцам — урок. Это Пушкин сказал.

Правый. А каких молодцев Пушкин имел в виду?

Левый. Добрых.

Правый. Добрые таких гадостей делать не станут. Сажать мандарины…

Левый. Не в мандаринах дело. Их можно заменить чем хочешь. Хоть редиской. Редькой с хреном. И потом, всё происходит не у нас, а «в некотором царстве, в тридевятом государстве…».

Правый. Вот это мне тоже не нравится. Масштаб слишком большой. Если бы в уезде, в волости или лучше в одном микрорайоне.

Левый. Но ведь «в царстве-государстве» — традиционное сказочное начало.

Правый. А между прочим, кто сказал, что я должен писать именно сказку? Не лучше ли прямо, по-деловому: в отдельных микрорайонах встречаются ещё, к сожалению, отдельные микроначальники, которые, потеряв чувство меры, увлекаются порой то одним делом, то другим, забывая о том, что однобокие увлечения, так же как и беспочвенное прожектёрство…

Левый глаз у Сатирика больше, не открывался.

Глядя одним правым — вдумчиво и серьёзно, — отдельный бывший сатирик писал отдельную передовую статью. В ней говорилось о том же явлении, о чём и в сказке. Не было только художественных образов. И самой сатиры. А почему они должны быть? По традиции? Традиции надо ломать. И смеяться вообще ни к чему. Серьёзным быть надо. Уже пора. И если ошибся человек, лучше всего написать приказ. Поправить товарища. Ещё раз ошибся — ещё раз поправить. Помочь. В сатире нет никакой необходимости. И в обобщениях тоже.

Это я пишу, зажмурив левый глаз.

Дома меня уже давно уговаривают оставить сатиру и посвятить свою жизнь голубой, безоблачной, ажурнопрозрачной лирике.

Доводы домашних звучат весьма недвусмысленно:

— Ну посмотри, как живут Бабочкины! Мир, спокойствие, никаких конфликтов! Все их любят, все зовут в гости. А почему? Потому что лирик он, Бабочкин. А тебя кто любит? Может быть, скажешь, предгорсовета или судья? Да они при одном твоём появлении морщатся, словно проглотили кислое. Кроме того, ты уже поссорился с районо, драмтеатром, гордорятроем, горфо и даже с коммунхозом, до которого тебе в общем-то не было никакого дела. Кто к тебе более менее прилична относится? Кого мы можем позвать, например, к себе в гости? Ну, адвоката Ипсилантьева, Шустикова из треста озеленения, Адресовича из филармонии, Воробейкина с телефонной сети. Не густо! И всё твои фельетончики! Пора тебе наконец стать серьёзным человеком и переключиться на лирику! Так делают все. Пошутил в молодости — и хватит.

Если эти доводы послушать раз, они особого впечатления не произведут. Но если они вонзаются в твои барабанные перепонки каждый день, дрогнешь, заколеблешься. Действительно: зачем? Действительно: почему и до каких, собственно, пор?

И я решил: буду лириком, стану «серьёзным», психологичным, ультрамариново-нежным, бархатно-мягким и добрым. У меня, в конце концов, в груди тоже сердце, а не пламенный мотор.

Для начала я задумал создать картинно-впечатляющий очерк о любителях природы в нашем городе — о тех скромных, хлопотливых людях, которые встают на час раньше других, чтобы полить на улице деревцо, бросить голубям несколько горстей пшена или поухаживать за аквариумными рыбками.

Я приметил одного страстного любителя природы — пожилого человека в чесучовом костюме и широкополой соломенной шляпе.

На подоконниках его одноэтажного, но просторного дома в пузатых бочонках росли настоящие павловские лимоны. А над ними висели клетки с чижами, зеленушками, завирушками и прочей вечно галдящей и свистящей пернатостью. Когда человек в широкополой шляпе выходил на улицу, около него оживлённо суетились настырные воробьи.

Это был далеко не юный, но фанатичный натуралист, о которых взахлёб пишут авторы репортажей на четвёртых полосах газет. «В этом доме, в этом доме я почувствовал себя, как в Сухуми. На меня повеяло тёплым, ласковым дыханием замечательных советских субтропиков. Здесь пели неведомые мне птахи и наливались терпким лимонным соком пахучие, ароматные цитрусы…»

Вот так я и хотел написать — восторженно, проникновенно и чуточку бестолково. И для этого постучался однажды в дверь дома, на калитке которого висела табличка: «М. В. Вторников».

Разумеется, редакционного удостоверения, где в графе «должность» стоит колючее слово «фельетонист», я хозяину дома не предъявил: это могло несколько сбить его с толку и значительно понизить температуру наших отношений. Я показал членскую книжечку Союза журналистов и прямо, без ненужных предисловий сказал о благородной, возвышенной цели моего прихода.

Тем не менее моему визиту цитрусовод и птичник был почему-то не рад. Он нехотя провёл меня в комнату, обставленную дорогой импортной мебелью, и, не предложив даже присесть, спросил: