Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)

Нива зеленым ковром покрывается,
Всё так роскошно цветет,
Солнышко ярче, весна улыбается…
Птичка так сладко поет,
Всем как-то весело, всё оживилося,
Грустно лишь мне одному.
Сердце заныло и тяжко забилося, –
Жду из Парижа жену.

Когда в какой-то мгле печальной
Недобрый дух меня мутил,
Вдруг Иов твой многострадальный
Меня отрадно посетил.
Уже я чувствовал терзанье
Скребущих демонских когтей
В душе тоскующей моей
И звал творца на состязанье, –
Как вдруг до сердца моего
Дошли спасительные звуки,
И стихнул грешный ропот муки
В затворах сумрачных его.
Луч веры в грудь мою проникнул.
«Опомнись!» – мне вещал творец,
И, просветленный наконец,
Я вместе с Иовом воскликнул:
«Прости меня, прости, творец!»

Нейдет он. Не видим мы юного друга.
Исчез он, пропал он из нашего круга.
Кручинит нас долгим отсутствием он,
Грешит, но увидим, рассеяв кручину,
Греха молодого святую причину, –
Он, верно, влюблен.

Куда б ни пошел он – неловко откинет
Страдальца туда, словно вихрем, – и хлынет
В тот берег заветный крутая волна,
Где светит предмет его дум и напева,
Предмет, в старину называвшийся дева.
Иль просто – она.

Слова ее уст он по-своему слышит
И после своей ненаглядной припишет,
Что сам из души он исторгнет своей,
Сам скажет себе, что мечта сотворила!
И думает: это она говорила!
Душа его в ней.

И, к ней относя все созвучия Гейне:
«Die Kleine, die Feine, die Reine, die Erne»,
На ней отражает свой собственный свет.
Не сами собою нам милые милы, –
Нет! Это – явление творческой силы:
В нас сердце – поэт.

Ты шутила, хохотала,
Но порой, при взгляде ясном,
Тайной мысли тень мелькала
На лице твоем прекрасном.

И питались в ней тревога,
Ожиданье и забота…
И гостей тут было много,
Только не было кого-то.

Он явился, взор приветный
На него ты обратила,
И с улыбкой чуть заметной
Тихо очи опустила,

И, в задумчивости сладкой,
Из очей тех луч денницы
Пробивался всё украдкой
Сквозь поникшие ресницы;

А чтоб скрыть от злой разглядки
Алых щек огонь нескромный –
Ручка в палевой перчатке
Оправляла локон темный.

И, оправившись немножко,
Ты недвижна оставалась…
Лишь коралловая брошка
Всё сильней приподымалась.

Мне надобно его иль огорчить ужасно
Честнейшей правдою, или схитрить, солгать.
Что ж выбрать? Первое? Но это ведь напрасно:
Он не поймет меня и станет проклинать.

Он истину сочтет за личную обиду;
Он с детства рос во лжи и в ней окаменел –
А – добрый человек! Такой почтенный с виду!
Как быть? – Он в кривизне житейской закоснел.

Попробую: начну уклончивым намеком –
Вполправды! – Он дрожит… Мне жаль его, ей-ей!
Щажу его – и лгу, и тягостным упреком
Ложится эта ложь на совести моей, –

И после я грущу, упреки эти чуя,
И от него ж вопрос наивный слышу я:
«Что с вами?» Но уж тут, чтоб не солгать, молчу я
И только думаю: «Мне грустно – от тебя».

Не тот святитель настоящий
И добрый пастырь душ земных,
Кто облачен в покров блестящий,
В сиянье камней дорогих,

Кто проклинает жизнь людскую,
А сам тельцам служить готов,
Свой любит сан, и честь мирскую,
И преклонение голов, –

Но тот, кто, саном незаметный,
Проклятьем не разя наш слух,
Огнем любви новозаветной
Скорбящих возвышает дух.

Чья жизнь – не ветошь, но обнова,
Кто сердцем понял смысл креста
И в соке мысли, в пище слова
Дает нам кровь и плоть Христа.

Боже! Как безумна гордость человека!
«Для меня всё в мире от начала века, –
Он сказал когда-то с дерзостью незнанья. –
Царь я всей природы, я – венец созданья,
Средь светил небесных, средь пучин эфира
Я стою с Землею в средоточье мира.
Вкруг меня вертится от зимы до лета
Солнце – мой источник теплоты и света.
Там Луна – фонарь мой, звездочки – лампадки –
Светят, чтоб всё было у меня в порядке».
– «Лжешь, гордец безумный! Лжешь, глупец надменный:
Сам с своей Землею в уголку вселенной,
Глядя только в щелку узкого оконца,
Кубарем кружишься около ты Солнца;
С Солнцем вдаль несешься – и не знаешь, где ты,
Призраки лишь только видишь – не предметы.
Лунный шар – твой спутник, а тех звезд лампады –
Океаны света, страшные громады,
При которых весь твой мир в его убранстве –
Жалкая пылинка в мировом пространстве».
Он сказал: «Я – разум: мыслю, размышляю,
Лишь инстинкт животным я предоставляю;
В рабстве их держу я, создан – быть вельможей;
Я с душой бессмертной вечный образ божий.
Для меня всевышний так весь мир устроил,
Чтоб себя я только тешил и покоил.
Вождь я грозных армий, властелин творенья!»
Вот он – полюбуйтесь – образец смиренья!
Сам себя он громко, величая, славит,
Бьет себе подобных и природу давит;
Ничего не смысля, он за бога смело
Судит и решает божеское дело!

«Да! Ты всё меня голубишь
На словах, – в них нет ли лжи?
Если ты меня так любишь,
Мне на деле докажи!»

«Всё, чего ты ни потребуй,
Рад принесть тебе я в дань».
– «Друг! Одну из данных небу
Мне ты звездочек достань!

Слушай: к новому свиданью
Ты из них мне подари
Ту, что блещет мелкой гранью
В ночь до утренней зари, –

Ту, что с неба так приветно
Смотрит, чуть не говорит
И так мило, разноцветно
Искрой радужной горит.

Чтоб чудесною прибавкой
К туалету мне блеснуть, –
Я ту звездочку булавкой
Приколю себе на грудь.

И предамся грудью этой,
Тем подарком дорогим
Освещенной и согретой,
Я объятиям твоим.

Что ж? Достанешь ли» – «Помилуй!
Как я это совершу?
Невозможно!» – «Но, мой милый,
Если я тебя прошу…»

«Не могу». – «Меня погубишь
Ты отказом… Стало быть, –
Ты не любишь, да, не любишь, –
Может всё любовь добыть.

Немогущий!.. Что в нем проку?
Ты моги! Ты должен мочь.
На три дня даю я сроку,
А не то – навеки прочь!»

День – другой прошел. Несчастный
Горевал, бродил, как тень.
С торжеством к своей прекрасной
Он пришел на третий день.