Уильям Келли - Другой барабанщик

Вот о чем я спросил Такера сегодня. Я повернулся к нему: он сидел, глядя на ленту шоссе, глубоко погруженный в свои мысли, как я – в свои, и я задал вопрос, что об этом думает Бетра – о покупке земли.

– Она беспокоится, мистер Уилсон. Думаю, она считает, что я спятил.

Ему, верно, тяжелее, чем мне. Бетра куда более независима, чем моя Камилла.

– Это тебя тревожит? Ты не хочешь дать задний ход?

– Нет, сэр. Я должен это сделать.

– Разве она не хочет, чтобы ты все еще раз хорошенько обдумал? Покупка фермы – серьезный шаг, особенно если учесть, что у тебя нет опыта фермерской работы. Она вообще хочет, чтобы ты этим занимался?

– Нет, сэр.

– Тогда как же ты можешь? Тебе не кажется, что у нее есть право голоса? То есть, я хочу сказать, она очень толковая девушка. И, может быть, она права.

– Неважно, права она или нет. И неважно даже, если я не прав. Я должен это сделать, даже если это ошибка. Если я этого не сделаю, это все никогда не кончится. Мы вечно будем гнуть на вас спину. И это надо прекратить.

– Да, надо.

– Да, сэр.

Мы ехали по шоссе. Справа, над горным хребтом, небо начало сереть, ночная тьма рассеялась, и пейзаж окрасился синевой, став похожим на витраж, словно подсвеченный изнутри, но не освещающий пространство вокруг. Мы почти уже доехали до фермы. Я снова повернулся к нему.

– А может ли что-нибудь изменить твое решение?

Он ответил без промедления:

– Нет, сэр.

– И я думаю, что ничего, если учесть, как много значит для тебя эта ферма.

Он посмотрел на меня:

– Всегда выпадает только один шанс. Это когда ты можешь что-то сделать и когда есть нужное настроение. Если нет одного из двух, то и пытаться нет смысла. Если ты можешь что-то сделать, но нет настроения, зачем вообще начинать? А если есть настроение, но нет возможности, то это все равно что бодаться с автомобилем, который мчится на тебя со скоростью сто миль в час. Так что нечего даже думать о каких-то делах, если нет этих двух условий. А если у тебя были оба условия, да ты прозевал свой шанс, лучше забыть об этом, потому как твой шанс был да сплыл, и его не вернуть.

Я кивнул. Кому-кому, а мне ли этого не знать.

Никто не ушел домой.

Все продолжали сидеть и в девять часов вечера субботы, наблюдая, как последние автомобили с неграми-переселенцами проезжают через Саттон мимо веранды мистера Томасона в северном направлении. Весь день караван машин двигался бесконечной вереницей, словно длинная похоронная процессия. Но теперь поток поредел, и на Истерн-Ридж въезжали уже не группки транспортных средств, а отдельные машины, как будто в них сидели не беженцы, а семьи отпускников. И все равно автомобилей на шоссе было больше обычного, хотя и не так много, как днем. Каждый сидящий на веранде размышлял про себя, значит ли этот поредевший поток машин, набитых детьми, стариками, взрослыми, младенцами, матрасами, одеялами и чемоданами, что и в Нью-Марселе негров совсем не осталось.

Все уже знали, что в Саттоне их точно уже не было, потому как в два часа пополудни только случайные одиночки стояли со своим скарбом на остановке около веранды Томасона в ожидании следующего автобуса, и сидящие на веранде люди глядели в сторону площади и уже не видели машин, движущихся от северной окраины города – той его части, где обитали негры. После того, как в шесть вечера мистер Харпер покинул свой пост, кое-кто отправился домой ужинать, хотя большинство закупили еды в магазине мистера Томасона и продолжали сидеть, хрустя крекерами, орешками, леденцами или яблоками. Некоторые, скатав обертку в шарики и бросив их на проезжую часть, встали и отправились в негритянский район поглазеть, как там обстановка.

Но там они не нашли ничего примечательного – вроде пылающих домов, негры не удосужились даже оставить в брошенных домах свет, чтобы грабителей отпугивать, потому что они забрали с собой все ценные вещи, а остальное бросили на разграбление, облегчив мародерам жизнь, оставив двери нараспашку. Кое-где из дверных замков торчали ключи – словно приглашение тем, кто хотел бы вселиться в покинутые дома. Людям с веранды не хватило духу войти в пустые здания из того же свойственного южанам уважения к частной собственности и к домашнему очагу, которое в четверг удержало их от того, чтобы походить по земле Такера Калибана; но тем не менее они вглядывались через порог во тьму и обнаруживали там тьму-тьмущую всякой всячины: стулья, столы, диваны, ковры, швабры, кровати и прочий хлам. Стены стояли голые, лишенные семейных фотографий, на которых были запечатлены суровые деды, или бравые сыновья в солдатской форме, или замужние дочки, и фамильных распятий – всего того, без чего не обходится заселение семьи в новый дом. Если бы люди с веранды зашли внутрь и заглянули бы под кровати, они бы заметили там среди ровного пыльного поля прямоугольники чистого пола, где всего несколько дней до этого стояли чемоданы. Ни одного негра не было видно.

И все вернулись на веранду. Они не обсуждали только что увиденное, потому что каждый все и так видел своими глазами. И они сели и молча обдумывали, пытаясь сообразить, какое отношение эти события имеют к каждому из них и как их жизнь завтра, и на следующей неделе, и в следующем месяце будет отличаться от той, что была вчера, и неделю назад, и в прошлом месяце, или с самого их рождения. И никто не мог ничего понять. Это было как вообразить себе Ничто – то, что никто никогда не пытался осмыслить. И никто из них не имел никакой точки опоры, на которой они могли бы возвести представление о мире-без-негров.

А потом Стюарт подкатил на своей повозке, и рядом с ним на сиденье стояла бутыль виски, пузатая, как он сам, и эту бутыль пустили по кругу, и каждый перед тем, как приложиться, отирал горлышко рукавом, исполняя дурацкий и бессмысленный ритуал чистоты.

Вот когда они начали сердиться, тихо исходя гневом, словно невеста, брошенная в церкви перед алтарем и жаждущая мести, но не находящая рядом ни души, на кого можно было бы ее излить, и злящаяся от бессильного гнева еще пуще прежнего. Они маскировали чувство утраты, уверяя себя и других, что никакая это не утрата, – в точности как губернатор этим утром.

Стюарт сделал еще один изрядный глоток.

– Правильно! Ну и на хрена они нам сдались? Вы только посмотрите, что делается в Миссисипи или в Алабаме. Нам беспокоиться не о чем. Начнем жить по-новому, как говорит губернатор. Теперь заживем, как всегда жили, и нам не надо беспокоиться, что какой-нибудь ниггер постучится в дверь во время ужина и захочет сесть за наш стол.

Он сел на ступеньки веранды рядом с Бобби-Джо, который после ухода мистера Харпера совсем притих.

– Поглядим на это дело с другой стороны: теперь у нас будет полно работы, полно земли – вся работа и вся земля, которую эти ниггеры себе захапали, оно теперь наше. Когда все устаканится, вот мы заживем! – Стюарт вспотел, как это с ним всегда бывало, когда он выпивал или не выпивал, в жару или в холод, и достал из кармана носовой платок.