Уильям Келли - Другой барабанщик

И тут заговорил жирный.

– Я понял, о чем ты, Бобби-Джо. Я понял! – И он оглушительно захохотал. – Наш последний ниггер. Забавно. Он вообще-то не был наш, когда прикатил сюда в своем большом лимузине, но теперь он наш, и мы можем заставить его делать все, что угодно.

– Именно так, мистер Стюарт. – И парень расхохотался. А следом стали хохотать и другие, приговаривая:

– И я понял!

Парень продрался сквозь толпу мужчин и с помощью жирного поднял Брэдшоу с мостовой.

Дьюи уже стоял на ногах, осознав, что они собираются не прекратить, а продолжать ритуал издевательств.

– Вы не можете так с ним поступить! – Он врезался в толпу, нагнув голову и размахивая кулаками. Но двое или трое мужчин остановили его в нескольких шагах от парня.

Парень поглядел на него исподлобья.

– Кто-нибудь принесите веревку из магазина Томасона и свяжите этого любителя ниггеров. Если мы сделаем ему бо-бо, у нас будут неприятности. Его папашка прогонит нас со своей земли. – Несколько человек держали Дьюи, пока кто-то побежал за веревкой. Когда принесли веревку, его связали по рукам и ногам и бросили на мостовую.

– Ну, а теперь продолжим наше шоу. Что ты умеешь, ниггер? Все вы ниггеры что-то умеете.

Брэдшоу стоял, измученный, окровавленный, между парнем и жирным. Его костюм был порван и помят, очки, чудом оставшиеся на носу, перекосились. Он молчал.

– Говори! Что ты умеешь?

Жирный сжал кулак.

– Я развяжу ему язык!

– Нет, мистер Стюарт, для этого у вас будет полно времени потом. А сейчас он станет паинькой и повеселит нас. Ну, что ты умеешь? Ты знаешь «Курчавого негритенка»?

Дьюи увидел, что Брэдшоу кивнул. Разумеется, он знал ее, все знали. Эту песенку все либерально настроенные учителя музыки начальных школ в Нью-Йорке, Чикаго, Де-Мойне, Сан-Франциско и прочих городах Америки разучивали со своими учениками, чтобы приобщить их к негритянской культуре. В Кембридже ее распевали всякий раз, когда кто-нибудь приносил гитару и корчил из себя фолк-певца среди студентов, корчивших из себя фольклористов. Ее знали по всей стране и пели с незапамятных времен. И Дьюи догадался, что означал кивок Брэдшоу: он не имел в виду песенку, он просто понял, почему негры уехали отсюда без промедления и что для этого им не понадобилось ни организации, ни лидера.

– Ну, тогда, – проговорил паренек, и его глаза сузились, – пой!

Брэдшоу запел нескладно, почти речитативом:

У песни была быстрая мелодия, в танцевальном ритме, и ее странно было слушать в исполнении Брэдшоу с его британским прононсом, потому что он произносил все слова литературно правильно, без тени негритянского южного говорка. Мужчинам это пришлось не по нраву, и они зароптали:

– Плохо он поет!

Паренек схватил проповедника за горло:

– Ты давай пой, как надо! Пой, как ниггер, понял, ниггер?

Жирному захотелось чего-то особенного:

– Да, и еще пляши!

– И громче пой, чтобы я тоже слыхал! – крикнул кто-то, стоящий с краю.

Дьюи напрягся, пытаясь вырваться из пут, но не смог. Он кричал, чтобы они прекратили, но никто не обратил на него внимания.

Брэдшоу затянул песню снова, на сей раз смешно подпрыгивая то на одной ноге, то на другой и тряся животом. Он почти дошел до конца, когда парень встал перед ним и со всего размаха влепил кулаком в лицо.

– Хреновый ты певец. Посадите его в машину. Повезем этого черномазого в его машине. Она вон какая большая! Влезет много народу.

Парень и жирный схватили Брэдшоу за плечи, переступив через лежащего Дьюи, подтащили к лимузину и втолкнули в салон.

– Он не имеет к этому никакого отношения! – Дьюи извернулся в сторону лимузина. Шофер сбежал, причем никто не видел, когда и куда. Кто-то сел за руль, нащупал ключ в замке зажигания, повернул, и двигатель с надрывом взревел громче, чем обычно. Водитель позвал остальных в салон, и Дьюи услышал хлопки закрываемых дверей – одна, вторая, третья, четвертая. Он попытался подняться на ноги, продолжая кричать им вслед, но не успел даже привстать на колени, как лимузин с ревом унесся в сторону фермы Такера Калибана. Черная машина уже скрылась из виду, но до его ушей все еще доносился рев мотора.

– Он же не имел к этому никакого отношения. – Дьюи бессильно рухнул на мостовую и расплакался, как маленький.

Шоссе опустело, и воцарился покой, как бывает на том месте, откуда сковырнули большой камень, и все жучки, копошившиеся под ним, бесследно разбежались. Дьюи сидел на белой разделительной полосе и плакал в тишине.

Вскоре он услышал скрип разболтанных колесиков и скрежет давно не мазанных подшипников. Потом из мрака показалось кресло-каталка с сидящим в нем стариком, за ним женщина с висящими как пакля волосами. Дьюи ничего им не сказал, да и они его поначалу не заметили. Но, приблизившись, услыхали его приглушенные всхлипывания и направились к нему.

– Кого они схватили, мистер Уилсон? – спросил мистер Харпер. И прежде, чем Дьюи смог ответить, старик обернулся к дочери: – Развяжи его, милая!

Старая дева отпустила спинку кресла-каталки и подошла к Дьюи. Он ощутил, как ее мягкие руки принялись развязывать узлы грубой веревки. Боль притупилась, когда она ослабила узы.

– Преподобного Брэдшоу. Они считают, что он во всем виноват… Что он настропалил негров уехать. Мне надо поспешить. Может быть, его еще удастся спасти.

Как только женщина сняла веревки, он вскочил на ноги.

– Не трудись, сынок. Ты туда уже не поспеешь. А когда они с ним разделаются, то вконец озвереют. И никто из них завтра в городе не появится. Им будет стыдно смотреть друг другу в глаза. – Старик погрустнел.

– Да вы как будто жалеете этих сволочей! Ну, может, вы тут бессильны, но я-то должен сделать все, что в моих силах. – И Дьюи отошел в сторону.

– Ты ничего не можешь сделать, парень. – Старик повысил голос, который звонко прозвучал над пустым шоссе.

Приближающийся свет фар осветил стены домов. Дочка подбежала к креслу и откатила его с середины проезжей части к тротуару. А старик повернулся в кресле и закричал в его сторону:

– Эй, паренек, погляди на эту машину! Смотри внимательно!

Дьюи во все глаза всмотрелся в сидящих внутри. За рулем сидел толстый негр. Рядом с ним сидела его жена, глядя на дорогу широко раскрытыми глазами. У нее на руках мирно спала малышка – девчушка с расчесанными на множество проборчиков волосами. На заднем сиденье громоздились чемоданы и тюки.

– Да, я жалею наших. У них нет того, что есть у цветных.