Аяз Гилязов - При свете зарниц (сборник)

– Если среди пассажиров есть врач или фельдшер, просьба срочно пройти в четвёртый вагон!

В купе и коридорах засуетились. Посыпались предположения и догадки… Единственный человек, имевший отношение к медицине, ехал в самом хвосте поезда, в тринадцатом вагоне. Это была фельдшерица, уже в годах, направлявшаяся в Сочи. Радуясь тому, что на целый месяц избавилась от своих хлопотливых обязанностей, наслаждаясь покоем, она почти целый день спала и видела хорошие сны. Многократные призывы радиста придали смелости её спутникам. Они сначала осторожненько окликнули её, а потом принялись трясти.

– Вставайте. Пожалуйста! Проснитесь!..

Фельдшерица, должно быть, привыкла к тому, что её могут разбудить в любое время. Не вздрогнула, не удивилась. Приподнялась, села. Посмотрела на гряду бегущих за окном стройных сосен:

– Казань, что ли?

Она попросила соседей будить её на больших станциях.

– До Казани далеко ещё, – ответили ей. – Да вот беда тут приключилась…

В репродукторе, умолкшем на время, вновь зашуршало, и фельдшерица услышала умоляющий голос радиста:

– В четвёртый вагон… в четвёртый вагон…

Она проворно сбросила простыню, сдёрнула с крюка белоснежный платок, повязалась, мельком оглядев себя в зеркало, поправила воротничок и решительно шагнула к выходу.

В четвёртом вагоне бригадир поезда и проводники обступили в коридоре мужчину, курившего папиросу за папиросой.

– Так ведь трое суток уже едем! Трое суток! – который раз досадливо повторял бригадир. – Чтоб тебе прийти и сказать, что жена больна? Язык отсох, что ли?

Больше всех горячилась проводница четвёртого вагона, низенькая, кругленькая, словно мячик, толстушка.

– Скажет, жди! Он и меня-то, когда я вмешалась, крыл на чём свет стоит. Жена того гляди умрёт, а у него и думушки нет. Встанет с зорькой, облапит себя за плечи и дымит, и дымит… Весь вагон провонял своим табачищем!

Её дружно поддержали, кто-то философски заключил:

– Да, поезд не вертолёт. Не повернёт, куда хочешь. Проложили тебе, стало быть, рельсы, вот и катишь и катишь по ним…

Мужчину звали Мирвали.

Он молча слушал сыпавшиеся на него упрёки и, управившись с одной папиросой, прикуривал от неё другую. А если кто-либо из говоривших подходил слишком близко, он закрывал ухо левой рукой. Его угрюмая и немая строптивость вывела железнодорожников из себя, они начали кричать пуще прежнего:

– Жена ведь, жена!

– Не сердце, видать, у него, а камень!..

Мирвали повернулся к тому, кто сказал о его жене. Густые сросшиеся брови вдруг шевельнулись:

– Зря вы тут расшумелись!

Бригадир поезда взмахнул руками.

– Здесь шуметь мало!.. Взял больного человека в такую дальнюю дорогу! Тут и здоровому-то, ой-ой, как достаётся.

– С какой совестью повёз ты её в этакую даль? – возмущалась толстуха проводница, наступая на Мирвали, словно норовя боднуть его высокой грудью.

– Сама захотела!

– Знаем мы вас, мужчин! Всегда у вас жёны виноваты…

Бригадир жестом предложил ей помолчать и начал усовещивать Мирвали:

– Сказал бы вовремя, давно бы устроили в хорошую больницу.

– Чтоб поскорее избавиться?

– Вот и поразговаривай с ним! – Опять вмешалась проводница.

– Кто вас звал? – огрызнулся Мирвали. – Что вы привязались ко мне?… Поговорите с ней самой, спросите, почему едет в такую даль. Или думаете…

– Кто же кого везёт? – насмешливо спросил бригадир.

– Кто кого, спрашиваете?… – Глаза Мирвали горели, будто раскалённые угли. – С этого и надо было начинать!.. Эх вы!..

Фельдшерица открыла и закрыла двадцать дверей, пока наконец добралась до четвёртого вагона. По тому, как уверенно ступала она, собравшиеся поняли, что идёт самый нужный в эту минуту человек. Расступились, чтобы дать ей дорогу.

– Я фельдшер. Где больной?

Бригадир выступил вперёд:

– Мы уже совсем потеряли было надежду…

– Больной где?

– Вот здесь, в этом купе. Лежит.

– Что случилось? Кто такой? Давно? – спрашивала фельдшерица,взявшись за дверную ручку.

– Вот он должен знать, – сказал бригадир, указывая на Мирвали. – Это его жена.

– А вы у неё самой и спросите, – грубо ответил Мирвали.

Фельдшерица, поняв, что толку не добьёшься, с силой нажала на ручку и открыла дверь.

На нижней полке слева лицом к стене лежала больная, прикрытая белым одеялом. Седые поредевшие волосы беспорядочно разметались по подушке. Услышав, что дверь отворилась, она чуть приподняла голову и по-татарски спросила:

– Мирвали, до Казани далеко?

Фельдшерица была русская, она не поняла вопроса.

– Вы о чём, дорогая? Я фельдшер…

– Я думала, это муж, – сказала больная на чистом русском языке и, сжав зубы, с трудом повернулась к гостье.

– Он здесь, в коридоре. Может, позвать?

– Не надо.

Фельдшерица много лет проработала в больнице и теперь намётанным глазом с одного взгляда поняла, что положение больной тяжёлое. Везти её дальше в тряском и душном купе – значит, обречь на смерть… На столе рядом с банкой молока и земляникой в бумажном пакетике расставлены пузырьки и коробочки с лекарствами… Тут и валокордин, и валидол… До чего же худая!.. Стало быть, болеет уже давно.

Они поговорили о разных незначащих вещах, посетовали на тяжесть и хлопотливость дальних поездок. После этих обычных слов фельдшерица присела около больной. Взяла её влажную руку в свою.

– Где у вас болит?

Жена Мирвали тяжко вздохнула и, глядя на потолок, покачала головой:

– Ничего не болит, – и словно желая убедить себя в правильности собственных слов, повторила: – Ничего.

Помолчали. Затем больная печально сказала:

– Окно бы открыть… Мирвали против… Муж мой… Дым, говорит, набьётся… Ну и пусть набьётся!..

Фельдшерица бросила взгляд на мутное стекло. Клубы дыма то и дело словно бы приникали к окну.

– Пожалуй, и впрямь не стоит открывать. Паровоз чадит – просто жуть.

– Душно мне, – застонала больная через минуту. – Воздуха не хватает. Вышла бы, прогулялась в коридоре, да ноги что-то не держат. То ли дорога вымотала, подгибаются, будто ватные…

Нажал ли кто на тормоз – стремительно нёсшийся поезд вдруг резко дёрнулся. Пузырьки на столе звякнули, ударившись друг о друга. С верхней полки скатилась большая соломенная шляпа. Больная, лежавшая на краю, чуть не свалилась на пол – закрыла глаза и обеими руками судорожно вцепилась в одеяло.

– Как вы себя чувствуете?

Ответа не последовало. Фельдшерица быстро налила в стакан воды из бутылки, стоявшей на столе, и накапала валокордину. Затем расстегнула кофту и попыталась прослушать сердце, но вагонные колёса непрерывно стучали и, как она ни старалась, прослушать не удалось. Снова взяла руку больной и с трудом нащупала пульс. Он бился неровно, словно грозил вот-вот прерваться.