Аяз Гилязов - При свете зарниц (сборник)

Возчик отбросил в сторону измочаленную полынь.

– И сейчас они есть! Трактор, конечно, глубоко пашет, не даёт сорнякам жизни. Но васильки и теперь попадаются.

И Мирвали, и парень стали поглядывать по сторонам. Вскоре возчик обрадованно вскрикнул:

– Вот! Говорил же я!

Он сорвал во ржи у дороги ветвистый весь в цвету стебель и протянул его Шамсегаян.

– Возьмите, апа!

Шамсегаян взяла цветы. Поблагодарила парня и прикрыла лицо васильками, слегка пахнущими мёдом и влажной землёй.Не выдержала – заплакала.

При виде слёз, блеснувших между цветами, в душе Мирвали пробудилась, затеплилась надежда. Может, теперь они договорятся и уже не станут возвращаться в Карачурово. Доедут до больницы, передохнут и повернут назад. Зачем ей тащиться в Карачурово! Поля там точно такие же, и те же жаворонки чирикают.

Вот какая мысль вдруг осенила Мирвали, расстроенного тем, что нежданно-негаданно пошли прахом все его обдуманные в поезде планы: доехать до Казани и под каким-нибудь предлогом самому задержаться там, а в Карачурово отправить Шамсегаян одну. Внезапно вспыхнувшая надежда на благополучный исход поездки придала ему смелости. Он игриво хлопнул возчика по спине огромной ручищей:

– Ну как, далеко ещё до больницы?

– От того вон поворота четыре версты.

Ага, значит, эта невыносимо прямая дорога должна сейчас куда-то повернуть!

Они уже подходили к повороту, когда навстречу им выскочила машина скорой помощи. Из кабины вышел высокий, совсем ещё молоденький врач и торопливо направился к ним.

Шамсегаян заупрямилась, говорила, что не хочет в машину, что здесь ей веселее, но всё же пришлось расстаться с телегой.

Откуда-то дохнуло ветерком. Посреди плавно заволновавшейся ржи остался только один возчик, приставивший ладошку к белёсым бровям. Гнедая кобыла воспользовалась случаем, потянулась к обочине и, пошевеливая мягкими губами, принялась поедать нежные сочные колосья. Возчик, обычно поднимавший страшный шум из-за каждого колоска, сегодня промолчал. И долго стоял, поглаживая кобылу по холке и провожая глазами машину. Вот она повернула, въехала на косогор, исчезла. Над полем носился только какой-то непривычный, чуждый, горьковатый запах бензина и лекарств.

Жаворонки самозабвенно заливались в своём доме под синим куполом. Веял освежающий ветерок. Пылила дорога.

Из деревенской больницы даже самая маленькая новость мигом попадает на улицу: если белёсая машина на бешеной скорости проскочит в ворота, так и знай, вот за этими окнами, задёрнутыми лёгкими занавесками, кто-то борется с безжалостной смертью, чья-то судьба брошена на весы… Кто перетянет?…

В таких случаях женщины, живущие по соседству с больницей, плотно закрывают окна, чтоб шум и суета в доме не вырывались наружу. Мальчишки и те понимают что к чему и уходят играть подальше, к реке. Не успеет улечься пыль, поднятая машиной, как улица настороженно затихает.

Шамсегаян лежит при смерти…

Мирвали ещё об этом не знает. Он уже около часа сидит под навесом во дворе больницы, время от времени поднимает голову, подолгу смотрит на дверь, и всё ему кажется, что Шамсегаян выйдет оттуда на своих ногах.

Но вдруг в больнице прекратилось всякое движение, и это заронило в его душу тревогу. Во двор в сопровождении пятнистой облезлой собаки забрёл было мальчишка лет семи с веснушчатым носом. Однако и они не нашли здесь ничего занятного. Мальчонка покрутился около Мирвали и стал как вкопанный, сосредоточенно ковыряя в носу и поглядывая исподлобья на чужого большого человека. Собака прошлась несколько раз, робко помахала хвостом и обнюхала сапоги, ставшие от дорожной пыли серыми. Мирвали на мальчонку даже не взглянул, а на собаку крепко выругался и топнул ногой:

– Пшёл!..

Он сидит на берёзовом чурбаке, трухлявом от долгого лежания в тени на сырой земле. Времени, видно, прошло порядком: вокруг чурбака валяется множество окурков. Косые лучи солнца заглянули под навес, подогревая спину Мирвали. Одной рукой он перекатил берёзовый чурбак и устроился там, куда ещё не доставало солнце. Громко зевнул, прикрыв рот ладошкой, и, уставившись на тихие, закрытые белыми занавесками окна, пожал плечами: «И чего они там копаются?»

Когда Шамсегаян унесли в больницу, он сказал врачу:

– Уж поскорее там, пожалуйста.

А они, видать, не торопятся… Им спешить некуда. А вот Мирвали не терпелось поделиться с Шамсегаян своими соображениями, поскорее добиться её согласия и успокоить душу. Не то с ума сойдёшь от мыслей.

У Мирвали кончились папиросы. Он яростно начал рыться в карманах, и когда ему попались железнодорожные билеты, в сердцах скомкал их и кинул в дождевых червей, которые, норовя скорее зарыться в землю, копошились на том месте, где раньше лежал чурбак.

Внезапно пахнуло чем-то очень знакомым, но почти забытым. Мирвали вытянул толстую шею и, раздувая ноздри, принюхался. Запах плыл со стороны высокого тесового забора. Мирвали поднялся с чурбака и направился туда. Осмотрев одну за другой плотно сбитые доски, обнаружил круглую дырку размером в бычий глаз. Отверстие было низко, пришлось нагнуться так, что у него хрустнуло в лопатках. По ту сторону был сад, и на грядках росли ночные фиалки [6] Ночной фиалкой в Татарстане называют маттиолу. . Эти цветы, днём при солнце стыдливо смежающие ресницы, сейчас ещё не совсем раскрылись. Только те, что попали в тень от забора, тихонечко, как бы тайком, расцвели и изливали одуряющий сладкий аромат. То ли оттого, что он стоял наклонившись, то ли от запаха цветов – у Мирвали вдруг закружилась голова. Широко раскинув руки, он прислонился к забору икрепко, до боли в глазах, зажмурился…

В год, когда они поженились, Мирвали очень хотел, чтобы у них был ребёнок. Как-то в разговоре с Шамсегаян у него даже вырвалось, что если окажется дочка, то назовут её Миляуша [7] Фиалка. . После этого Шамсегаян невесть как и откуда раздобыла семена ночной фиалки и каждый год сеяла их под окнами в палисаднике. Растила их с любовью, поливала, рыхлила, полола. Да… Фиалки росли, только маленькой Миляуши, той самой живой Миляуши, которая в их мечтах давно уже бегала между грядок, поблёскивая круглыми, будто пуговки, глазами, всё не было…

Он вздрогнул иподнял голову. Девушка в белом халате крикнула ему с больничного крыльца:

– Абый, идите-ка сюда!

– Что такое?

– Абый, мы очень вкусную кашу сварили. С дороги-то вы, наверно, проголодались…

«Гм… Каша… Больничная каша!..» – Онбрезгливо сморщил нос:

– Я не хочу есть!..

Шамсегаян лежит при смерти…

Только молодой врач сельской больницы не хочет примириться с этим. Правда, Шамсегаян, должно быть, пережила очень много тяжёлого и горького. Сердце её изношено, надорвано и уже не в силах бороться, однако он должен помочь! Смерть, она безжалостна, и её можно победить только упорной борьбой… Вся жизнь человека – это борьба со смертью… Бороться… бороться… Так думает врач.