Аннэ Фрейтаг - Вечность в тебе [litres]

– Видишь этот взгляд? – говорит Артур Андреа, указывая на меня. – Я же сказал, его это бесит.

– А я все равно считаю, что ты, Джейкоб, готовишь просто превосходно, – говорит Андреа.

Уолтер, нахмурившись, изучает меня взглядом. Я знаю, о чем он думает. Он знает мою мать и всю правду. Знает, что в детстве я начал готовить, потому что Айрис почти никогда не готовила для меня. Она просто забывала об этом. Вот про пиво Питера она не забывала никогда. У нас дома почти всегда были только консервы и тосты, и я тратил часть своих карманных денег на еду. Когда я готовил, она, бывало, хвалила меня. Только тогда мне удавалось снискать похвалы. Однажды она рассказала мне, что мой отец – повар. Мне тогда было пятнадцать. Она стояла в дверях и говорила: «Думаю, это была одна из причин, почему я влюбилась в него». В тот момент я поклялся себе, что никогда не стану поваром. Но до того дня это было моей мечтой.

Стемнело, и комната опустела, если не считать мебели. Она – единственное, что здесь осталось. И еще тени на стенах. Я стою посреди комнаты и оглядываюсь по сторонам, и слова в моем сознании кружатся, словно комары в ночи.

Fingerspitzengefühl, Geborgenheit, serendipity [31] Serendipity ( англ. ) – интуитивная прозорливость. , natsukashii [32] Natsukashii – японское слово, используемое, когда что-то вызывает приятные воспоминания из прошлого. .

Natsukashii мне особенно нравится. С японского это означает что-то вроде ностальгии. Но в этом слове заложено намного больше. Это чувство, которое пробуждается в нас, когда мы вспоминаем что-то очень любимое, что было давным-давно. Например, блюдо, которое вы очень любили в детстве, но с тех пор не ели. И если спустя много лет вы снова пробуете его, то ощущаете это вполне определенное, специфическое теплое чувство. То же, что и в детстве. Это natsukashii . Воспоминание, которое мы чувствуем так же, как и тогда. Будто и не было прошедших лет. Места тоже могут быть natsukashii . И запахи. Для меня natsukashii – когда я чувствую запах молока совсем незадолго до того, как оно закипит, потому что мы с Кристофером в детстве всегда готовили шоколадный пудинг. Или когда я слушаю Майкла Джексона. Или вижу цветные хозяйственные перчатки. Natsukashii – прекрасное слово для обозначения еще более прекрасного чувства.

– Не знаю, как ты, – говорит мама, возвращаясь в комнату, – но я умираю с голоду. Что ты думаешь насчет пиццы?

– Звучит неплохо, – говорю я.

– Pizza Verde ? – спрашивает мама.

Я киваю и отвечаю:

– Это будет natsukashii , – не думаю, что мама меня поняла. Но Кристофер бы понял.

Мы выходим в коридор. Я чувствую, что вся в пыли, и это отвратительно. Не будь я так голодна, то сначала приняла бы душ. Мама бренчит ключами от дома – явный признак того, что мне следует поторопиться с обувью.

Поэтому я быстро завязываю шнурки, достаю из гардероба черную куртку с капюшоном и резко открываю дверь квартиры.

А за ней стоит Джейкоб.

– Джейкоб, – говорит Луиза. – Что… что ты здесь делаешь?

Ее глаза большие и усталые, а в них – выражение, которое скрывает, что происходит у нее внутри. Рядом с ней стоит женщина. Определенно это ее мать. Я как-то иначе представлял ее себе. Менее симпатичной.

– Хм, – говорю я. – Входная дверь внизу была открыта, вот я и вошел, – мой голос кажется мне странно чужим. – Но, кажется, я не вовремя. Я могу прийти как-нибудь потом.

– Нет, – говорит Луиза, качая головой. – Ты как раз вовремя.

Она смотрит на мать.

– Да, – говорит та, переводя взгляд с дочери на меня. – Все в порядке.

Мы молча стоим, и я спрашиваю:

– А вы с Луизой собирались куда-то идти?

– Только за пиццей, – говорит она и смотрит на Луизу. – Как считаешь, Пчелка? Я могу быстренько сходить одна, а вы с Джейкобом, – на мгновение она колеблется, – в это время накроете на стол.

– Хорошая идея, – кивает она.

– Ты будешь пиццу, Джейкоб? – спрашивает мать Луизы.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, – я уже поел.

– Тогда, может, паннакотту? – спрашивает она. – Она очень вкусная.

– Мама, – бормочет Луиза.

– Ладно, уже ухожу.

Она проходит мимо меня, но тут опять останавливается и поворачивается ко мне.

– Я, кстати, Натали Кениг, – говорит она, протягивая мне руку. На мгновение я удивляюсь, но принимаю ее. – Рада познакомиться с тобой, Джейкоб.

– Я тоже рад.

Она улыбается и отпускает мою руку.

– Ну, хорошо. Я скоро вернусь.

Потом она и в самом деле уходит.

Я включаю свет в прихожей и закрываю за нами дверь квартиры. Странно, что Джейкоб вдруг оказался здесь. Как будто он галлюцинация, вызванная моим голодом и усталостью.

Я поворачиваюсь к нему, и несколько секунд мы стоим друг напротив друга в оглушительной тишине.

– Прости. Прости за то, что я сказал. За все. Это было подло и ненужно, и… – Он делает паузу. – И, кроме того, это неправда. Это в какой-то степени касается и тебя. И ты имеешь право высказывать свое мнение, – Джейкоб потерянно стоит передо мной и выглядит усталым. – В последние дни я много думал о доверии, – продолжает он. – И понял, что не умею доверять, – он глубоко зарывается руками в карманы брюк. – До того, как встретить тебя, я в своей жизни доверял ровно двум людям. Артуру и его отцу. И больше никому.

Его голос срывается, и я киваю, потому что не знаю, что сказать.

– Я расскажу тебе все ровно один раз, – говорит он. – Один раз. И не буду вдаваться в подробности. Во-первых, потому что твоя мать скоро вернется, а во-вторых, потому что я ненавижу говорить об этом.

– Ладно.

Джейкоб на мгновение закрывает глаза и глубоко втягивает воздух. Как будто хочет закончить всю свою историю на одном дыхании. Затем его взгляд находит мой, и он начинает рассказывать.

Джейкобу было три года, когда его мать познакомилась с Питером. Он был харизматичным, властным и интересовался ею. Большего и не требовалось. Айрис не могла оставаться одна. Она была второй половинкой, слабым полом. А Питер – цельным мужчиной. Они поженились слишком быстро. Под настроение. Спустя несколько месяцев началось рукоприкладство. Сначала он бил только ее, а потом и Джейкоба. Айрис ничего не предпринимала. Она просто стояла и смотрела, иногда – плакала. Когда Питера не было рядом, она тайком ходила к Джейкобу и утешала его. Тогда она говорила что-то вроде «Ты должен перестать его раздражать».

В ответ Джейкоб перестал говорить. Большинство в округе считали его немым. Он был маленьким молчаливым мальчиком с множеством синяков, которые якобы возникали из-за игр. От дикой неусидчивости. Но никто и представить себе не мог, чтобы этот ребенок резвился. Никто никогда не видел его таким. У нескольких соседей возникли подозрения. Они даже звонили пару раз в полицию и в отделение по делам несовершеннолетних – из-за синяков и из-за того, что мальчик был слишком худым, – но Айрис снова и снова утверждала, что Питер был ее сыну любящим отцом, достойным примером для подражания, кем-то, на кого он мог равняться.