Маргарет Макхейзер - Почти что сломанная жизнь [ЛП]

— Хорошо. Подожду, пока полиция скажет, что с ней делать. Послушай. Если твой брат….

— Он мне не брат. Он это сделал.

— Если это Оскар, тогда он будет иметь дело с законом.

Я пробегаю окровавленными руками по волосам, потом растираю свое лицо. — Если только я до него раньше не доберусь.

— Доминик, — окликает меня отец, находящийся рядом с Оскаром.

Я поднимаюсь и выхожу, замечая, как отец открывает дверь четырем полицейским.

Они обводят взглядом Оскара, лежащего на полу в луже крови, потом меня. Видят мои треснутые, испачканные кровью руки. Незамедлительно один из них достает пистолет и кричит мне лечь лицом на пол, вытянуть руки в стороны, ладонями вниз.

Я выполняю их требования, и один из полицейских подходит ко мне, надевая наручники.

— Я помогу вам встать, — говорит он, подхватывая меня за руки, когда я поднимаюсь.

Другой офицер становится напротив меня.

— Я офицер Свинни. Что с ним случилось? — спрашивает он меня.

— Я выбил из него дерьмо, — отвечаю я.

— Похоже на то. Тогда зачем вы это сделали?

— Потому что он изнасиловал мою девушку. — Брови Свинни удивленно приподнимаются.

Прибывшие парамедики осматривают Оскара, стонущего от боли.

Гад. Мне стоило прикончить его.

Оскар оборачивается и слегка кивает Свинни.

— О нем не волнуйтесь, отвезите мою девушку в больницу. Она вон там. — Подбородком я указываю на гостиную. — Она потеряла сознание, и я не могу привести ее в чувство.

Один из парамедиков идет к ней, и при мысли, что теперь о Эйлин позаботятся, у меня отлегает от сердца.

— Убедись, что он в наручниках, — приказывает Свинни одному из полицейских, глядя на Оскара.

— Мам, поезжай с Эйлин. Если она проснется до того, как меня освободят, скажи, что я приеду, как только смогу.

— Разумеется, — целуя меня в щеку, говорит она.

— Ладно, давайте-ка отвезем их в отделение и там разберемся, — говорит Свинни и ведет меня к двери.

Зажатого между двумя полицейскими офицерами, меня выталкивают за дверь.

Уводя все дальше и дальше от моей красивой, храброй девочки Эйлин.

— Мистер Шрайвер, с вами пришел увидеться ваш отец, — объявляет молодая женщина-офицер, за которой следует отец.

Я уже почти час сижу в этой холодной, пустой комнате. Наручники сняты, но я все равно ощущаю себя здесь как в клетке.

У меня еще не брали показаний, и я не имею ни малейшего понятия, что творится вне этой комнаты. Никто ничего не говорит мне о состоянии Эйлин или Оскара. Не то чтобы мне есть до него дело.

— Папа, — говорю я, вставая и идя к нему. — Что происходит с Эйлин?

— Спасибо. — Отец любезно благодарит офицера, и она уходит, закрывая за собой дверь.

— Пап?

— Сынок, нам нужно кое-что обсудить. — Отец садится в кресло напротив того, в котором сидел я. Поставив локти на стол, опирается подбородком на руки, как будто этот разговор ему в тягость.

Я улавливаю проблеск какой-то незнакомой эмоции в его глазах, что-то, чего я никогда не видел раньше. Неожиданно до меня доходит, что он чувствует.

Стыд.

— Что происходит? — Я сажусь и тянусь к отцу, чтобы дотронуться до его руки.

— Не надо, — говорит он, убирая свою руку. Его голос полон раскаяния и горя.

— Эйлин в порядке? С ней что-то случилось? Клянусь, если с ней что-то случилось, я клянусь, я клянусь, я прикончу его, — выплевываю я сквозь крепко сжатые зубы, поднимаясь и начиная расхаживать, просто не в состоянии усидеть на месте. — Я его убью к чертовой матери, если…если… твою мать! — Я отворачиваюсь, и от гнева и раздражения бью в стену. Блядь, до чего же больно.

— Успокойся, Доминик. Ничего подобного. Прежде чем прийти сюда, я разговаривал с ее матерью. В госпитале, мы поместили Эйлин в отдельную палату, ей там комфортно, но она еще не очнулась. Также мы с твоей матерью побеспокоились обо всех медицинских счетах.

У меня и так болела рука после того, как избил Оскара, но теперь, благодаря моей несдержанности, боль усиливается. Думаю, я сломал сустав. Но меня это не волнует; меня переполняет дикая неконтролируемая потребность причинить боль человеку, навредившему Эйлин.

Затем я обдумываю слова, сказанные отцом.

— Подожди-ка. Почему ты определил ее в отдельную палату? — с любопытством спрашиваю я. Они только вчера познакомились с Эйлин. Они не более ответственны за действия Оскара, чем я. С чего бы им так волноваться о ней?

Если только…

Отцу стыдно.

Мои родители покрыли все ее медицинские расходы.

Отцу надо мне что-то рассказать.

Их реакция на то, как я избивал Оскара, рассказ о том, что он сделал Эйлин, была, за неимением лучшего слова, спокойной. Принимающей.

Я опускаюсь назад в кресло и молюсь всем известным людям Богам, чтобы мне просто показалось, и они не знали об Оскаре. О том, что он сделал женщине, которую я привез в их дом.

Потому что если они знали, они также несут ответственность за это, как и он. Хуже. Их тоже следует арестовать. Почему, если они знали, то ничего не сделали с этим?

— Папа? — тихо спрашиваю я. Не хочу, но мне необходимо знать.

Отец смотрит на меня и быстро отводит глаза, не в состоянии выдержать мой взгляд. Это мимолетное выражение вины, которое я уже видел ранее, не сходит с его лица. Больше его уже не скроешь.

Плечи отца опущены и, делая глубокий вдох, он хмурит брови.

— Пожалуйста, скажи мне, что ты и мама не знали об этом, — умоляю его я. Пожалуйста, пусть мне все это показалось.

Отец молчит.

Ни единого чертова слова.

Он прячет свое лицо, но язык его тела источает вину и стыд.

— Отец, мне необходимо знать, — говорю с нажимом, тихо надеясь, что все это неправда.

Он один раз, еле заметно, кивает головой. Нет, этого не достаточно. Мне надо услышать слова.

— Пап, скажи мне правду, — говорю я, все еще молясь, что просто неправильно все понял.

— Когда твой брат…

— Он мне не брат, — прерываю его я.

Он вздыхает.

— Когда Оскар первый год учился в старшей школе, а ты был на первом курсе колледжа, он пришел домой и сказал, что одна девушка обвинила его в изнасиловании. Он сказал, что она собиралась пойти в полицию и рассказать им об этом, если он не сдастся.

Что? Почему она сама не пошла в полицию? Зачем она предупреждала его о том, что собирается сделать? Это же не имеет никакого смысла.

— Поэтому мы договорились о встрече с той девушкой, и я ей заплатил. Вполне прилично, кстати.

— Так она что, хотела денег? — я качаю головой, сомневаясь, чтобы кто-то был настолько черствым, что торговал болью ради денег.

— Тогда казалось так.

Мой взгляд устремляется к отцу. Он все еще не смотрит на меня. Он уставился в одному ему видимую на столе точку.