Соро Кет - Сахарная кукла

Лизель не была урожденной Штрассенберг, но американец этого так и не узнал. Они венчались, гости шептались, архиепископ фон Штрассенберг метал взглядом молнии и трижды переспросил, возражает ли кто-нибудь против сего брака.

Не возражал никто, кроме самого архиепископа, – но он смолчал и брак состоялся.

А на банкете, под звон фарфора и напыщенных сарказмом речей, американец взорвал еще одну новость. Он собирался увезти свою крошку Лиззи к себе домой. Пока их не разлучит Смерть.

У меня буквально отвисла челюсть. У меня и у Мартина.

– Это ненадолго, – пробулькала Джессика, не скрывая злорадства. – Крошка Лиззи сильно немолода.

Архиепископ, сидевший напротив нас, спросил в пустоту:

– Когда ты, наконец сдохнешь?.. – и под смех Себастьяна, перекрестился. – Прости меня, Господи.

Когда Лиз с Джеком уехали, Филипп снова впрягся в бизнес; на этот раз, под руководством партнера, которого предоставил новый бабушкин муж.

Перестал нюхать, перестал пить. Даже шататься по клубам он перестал, – по крайней мере, открыто. Он закусил удила и шел к своей цели, как Самсон на филистимлян. И напрасно Джессика махала из спальни градусником, а позже, отчаявшись, кружевным бельем. Все было кончено. Несмотря на то, что развода он не просил и не попросил бы, это все равно был конец.

В декабре, аккурат к Рождеству, Филипп совершил сделку века: увел у Ральфа из-под носа крупный объект и прямо оттуда рванул домой, держа в руках по две бутылки шампанского.

– Ну? – торжествующе крикнул он, врываясь в гостиную, где мы с Джессикой плели друг другу косички и пили яблочный кальвадос. – Кто теперь твой папочка?!

Я, забытая вместе с выпивкой и ночными клубами, кисло пожала в ответ плечами.

– Спроси у мамы.

Джессика, чья овуляция в этот раз прошла просто так, – без всяких попыток, – посмотрела на Фила, как на кусок дерьма.

– Да близко ты не стоял к нему! – вскинулась она. – Ты даже с Дитрихом рядом не стоял, не то, что с ее отцом! Чем ты гордишься, а? Тем, что старушка выбила из муженька денег и чувака, который все за тебя устроил? Как раньше Дитрих устраивал?.. Ничтожество! Лучше бы я за него вышла!

Фил перестал сиять и слегка напрягся.

– Ты тоже считаешь, будто я – ноль? – спросил он сверху, опасно понизив голос.

– Твои дела меня не касаются. Никак. Вообще.

Я посмотрела в упор, чтобы Филипп понял, что именно я имею в виду, и отвела глаза.

…Перед отъездом Лизель признала, что ничего поделать я уже не могу. Лишь ждать, раздирая самооценку в клочья, или забить. Признать, что Филипп – не мой. И я не стала ссориться с Джессикой. Плести ей волосы в косы было куда приятнее, чем вымывать из них рвоту. И интересно было слушать рассказы о том, как она жила до меня. Про папу и молодого Маркуса. И про советы, что ей давала Лизель.

Сегодня был очень душевный вечер, – благодаря кальвадосу. Мы посмеялись, обсудили принципы и признали, что советы – отличные. Вот только годились больше для блиц-боев. Годились для совращения будущих мужей и высечения из них искры… Но для любви они не годились. В любви Лизель сама проиграла, едва начав, и никогда уже не оправилась от своей потери.

– И я тоже не оправилась, – сказала Джесс; до прихода Филиппа оставались считанные минуты. – Порой, мне даже жаль тебя.

– О, не волнуйся: я в безопасности. Ты забрала обоих, что что-то значили.

– Да я тебя умоляю! – сказала Джессика, разлив остатки спиртного. – Забрала ! Тебе было пять лет! Что именно ты собиралась им предложить? Вздрочнуть на свою коллекцию Барби?

Я не ответила. Я предложила Филиппу все. Ему не понравилось. Об этом уже не стоило говорить.

Единственным адвокатом Фила был Фердинанд.

– Да ты пойми! – говорил он, пиликая на новенькой скрипке, которая стоила столько же, сколько порше. Скрипка была подарком Филиппа ко дню рождения. — Он старше нас! Его же посадить могут! И вот еще… Если бы он не мучился, если бы не сомневался, что делает, я первый бы сказал маме! Вот зуб даю! Я считаю, если взрослый мужик соблазнил девчонку и дергает, он – дерьмо, а не человек. Педофил и мямля, который боится нормальных женщин. Но Фил не мямля и не дерьмо. Он просто пытается поступать правильно.

Я подошла тогда к пюпитру, сняла с него ноты, свернула в трубочку и… настучала Фердинанду по голове.

…Филипп по-прежнему смотрел снизу вверх.

– Убирайся, – очень холодным тоном сказала Джесс. – И не сверкай на меня глазами: ударишь, я тут же позвоню Ральфу. Сегодня и у него очень важный день. И ты прекрасно знаешь, что он приедет… если я его попрошу.

Филипп развернулся и вышел из дома прочь. Пару секунд спустя, мимо окна пролетела его машина и… Джесс немедля изменилась в лице.

– Все выметайся, – сказала она и оттолкнув меня встала; настроение изменилось молниеносно, как в старые добрые времена.

– Да что я сделала?!

– Ничего, дубина!.. Я просто хотела бы стопроцентно уверенной, что ты не прыгнешь в его постель. А теперь убирайся, сил нет на тебя смотреть!

То был четверг.

Не знаю, почему так точно запомнила. То был не первый наш секс, не третий… Даже не пятый.

В тот день случилось то, к чему уже давно шло.

Джессику увезли в больницу.

Лечить весеннее обострение ларингита. При помощи галоперидола и диазепама.

Открыв нараспашку кухонную дверь, я полной грудью вдыхала теплый и влажный воздух. Он касался кожи, как паутина. Чайки выли от счастья, паря над речной волной. На мне была одна из старых рубашек Филиппа. Я носила их вместо утреннего халата. Джессика в это время была обычно не в состоянии отличить рубашку от холодильника и не возражала.

Когда я входила к ней по утрам, молясь чтобы она захлебнулась рвотой, она лишь хныкала и просила ибупрофен.

Она пила на износ, и семья это позволяла. Джессика была паршивой овцой, внесенной в Красную Книгу. Никто не хотел возиться с ней, все ждали, когда ее тело само не выдержит. Каждое утро прежде, чем пойти в школу, я надевала одну из старых рубашек Филиппа, мыла пол в ванной, мыла Джессику, потом укладывала ее в постель, давала снотворное и бросала рубашку в стиральную машину.

Я заливала ванну дезинфицирующими средствами и настежь открывала окно. Кисловатая вонь разъедала ноздри. Мерещилась, как бы тщательно я потом не мылась.

Сначала Джессика особо не утруждалась; но после третьего испорченного ковра, Филипп ухватил ее покрепче за волосы, – как раньше делал Ральф, вот только не ремень с себя снял, а натолок в лужу рвоты. Прямо лицом, как нашкодившую кошку. И Джессика сразу, сразу все поняла.