Соро Кет - Русалочка должна умереть

Я, лично, считаю – это хардкор. Против женевской Конвенции и прав человека. Никто не идет на аборт только потому, что не знает, как иначе провести вечер. Женская матка, считаю я, принадлежит самой женщине. И незамужние старые девы, как и священники, – особенно, католические, – не имеют права указывать нам, как жить.

Ральф – исключение. Девочке, что была сегодня, вообще повезло. Она получила и разрешение, и утешение, и все, в чем нуждалась. Я видела следы туши и пудры на пиджаке, когда Ральф попросил меня отнести его рабочий черный костюм в химчистку.

Так вышло, что я прекрасно помню Кристину. Как и того козла, что ей ребенка сделал. Кристина толстая, прыщавая, из многодетной семьи. Ее родители живут на пособия, настрогав детей, чтобы домик дали. То, как и чем живут эти дети, знает лишь бог. К ним, к слову, никакие комитеты по защите прав несовершеннолетних, носу не кажут. Они таскаются только к таким, как мы. К благополучным. К тем, чье благополучие не дает им дышать спокойно.

Такие девочки, как Кристина, никому не нужны. За них не стрясешь и цента, а государству и так хватает нахлебников. Так я считаю. Меня, вот, то и дело пытаются отобрать. Года не проходит, чтоб не пытались. То им не нравится Джессика, то мой отец, то личность опекуна. А вот те суммы, которые с них можно будет стрясти, – нравятся. Очень. Благодаря дебилам из комитета, мои права наследования теперь переписаны так, что даже я не могу и цента взять без трех подписей: Маркуса, Лизель и Ральфа. Причем, всех троих, что географически нереально. Это держит на расстоянии охотников брать детишек, как я – в опеку.

С родителей Кристины взять нечего. Они и сами на нее пособие получают.

Так вот, что касается, дела.

Тетушка слегка приболела после книжного клуба и Ральф, едва увидев Кристину, тут же все подписал. Он сам был в курсе, что парень, сволочь, поспорил с другими такими же идиотами, что переспит с Кристиной, не напиваясь.

И переспал.

Не знаю, чем она думала, когда согласилась. Быть может, влюблена в этого козла?.. Ральф очень ее жалел, я это по глазам видела. Ральф очень добрый с такими людьми, как Кристина. Словно не понимает, что доброта вкупе с красотой, для них приговор. С ней в жизни никто таким добрым не был. Она в него влюбится, зуб даю… Но речь пока об аборте.

Тетя, узнав, была просто вне себя.

– Ты убийца! – вопила она в лицо Ральфу, и я слышала хруст, похожий на хруст попкорна.

То ли обои отходят, то ли его терпение крошится.

– Я воспитала убийцу! Что было бы, если бы такое решение приняла твоя мать, Ральф?..

– Я бы отмучился много лет назад!..

Ого!

Я вынула наушник и выключила музыку. Дом был звукоизолирован и нужды ругаться драматическим шепотом у них не было. Поэтому, Ральф и тетушка орали так, что даже перекрикивали грохот ударных.

– Как ты можешь так говорить? После всего, что я для тебя сделала!.. – воскликнула тетушка и подпустила в голос слезу.

Я вскипела: как это все по-женски. Пустить в ход слезы и математику.

Громко, стукнув о стол стаканом, Ральф налил себе еще виски и молча выпил. Залпом. Я слышала, как грохнул стакан.

Мир колыхался. Горечь Ральфа была моей горечью. Его мысли – моими мыслями. Как же он, на самом деле, устал… Как он выдохся в этой вечной, бесплодной борьбе. Со мною, тетей Агатой, церковью, Стеллой… И никого с ним рядом, кто мог бы что-то посоветовать, поддержать, утешить. Ему даже поболтать о чем-то человеческом не с кем.

Он был, как оторванный сиамский близнец. Не потому ли, едва не чокнулся Филипп? Когда решил, надежда потеряна. Не потому ли, в разлуке, едва не чокнулся Ральф. Да, они были братьями и по крови, но по духу, они были ближе, чем близнецы.

И я поняла, что дело было не в Джессике. Они ревновали друг друга. Боялись, что женщина займет больше места в сердце и меньше места останется им самим.

– А я для тебя? – спросил Ральф. – То что я делаю, не считается? Все это… Дом, твоя машина, все деньги, что я даю тебе…

Голос Ральф звучит беспомощно. Словно он, едва заговорив, осознал, что попал в ловушку. Подставился. Выдал то, что она ждала от него услышать.

– Да, давай! Попрекни меня еще и деньгами! – сладко всхлипнула тетушка.

Под яростный рык: «Умолкни!», на кухне разлетелся стакан. Скорее всего, об стену. Я бы сейчас умолкла, но тетя не унимается. Такое чувство, она еще сильнее начинает зудеть, когда он стоит на грани.

Последнее время, я все отчетливей понимаю, почему мужчины бьют женщин. Потому что не могут иначе заставить их замолчать. Потому что слова слишком больно ранят и нет у мужчины ответных слов. Только кулаки.

– Тетя, прошу тебя!

– Не проси меня! Убей и меня! Как этого несчастного маленького ребенка!

Я пулей вылетела из своей комнаты и спустилась к ним.

– Тетя! Как ты можешь так говорить? Ребенок там был один – беременная девочка!

– Верена! – смутилась тетушка. – Ты не спишь?

– Как я могу спать, когда ты кричишь на весь дом? Это нечестно, то, что ты говоришь ему. То, что Ральф пробился вопреки обстоятельствам, не говорит, что пробьются все. Взгляни на меня! Посмотри! Вот, я родилась. Я счастлива? Я рада тому, что я родилась? Мой отец священник, мать – сумасшедшая, дядя – не хочет знать. И не забудь еще то, что я хотя бы богата. Кристинин ребенок получит лишь боль. Ральф не убил никого. Ральф лишь спас Кристину!

У тетушки вспотели очки. Даже Ральф стоял, открыв рот, с поднесенным к нему бокалом.

Мои слова буквально зависли в воздухе, как зависает прохладным вечером колокольный звон. Руки дрожали. Одно лишь лишнее слово и я бы врезала ей! Хотя бы раз, за миг до того, как Ральф меня скрутит и уведет в подвал. Учить хорошим манерам.

– Я тебя очень люблю, тетя, ты сама знаешь. Но ты не имеешь права заставлять девчонок рожать. Секс – это не грех, аборт – тоже. Грех – это заставлять ребенка рожать детей, а потом гордо сваливать в сторону великого Рима. Вот что грех! Ты готова растить ребенка Кристины? А тех, других девочек, которых ты обрекла на роды? Ты сама помнишь, как ты жила? Как тебе было трудно, невыносимо?

– Я помню, но это окупило себя. Посмотри на Ральфа! Посмотри, кем он стал.

– Это случилось лишь потому, что Штрасенберги всегда принимают Штрассенбергов! – припечатала я. – И ты сама это знаешь, хоть и не говоришь.

Ральф выпил, наконец, затем поставил стакан.

Он громко ударился о мраморную столешницу. Покрасневшая тетя дрогнула, посмотрев на него. Не обращая внимания на ее взгляд, Ральф взял еще один стакан, плеснул в него на два пальца виски и протянул мне.

– Если не хочешь чистый, там пепси есть.

Какое-то время, мы просто стояли, не зная, что делать дальше.

Потом Ральф достал метлу и стал подметать осколки, а я – взобравшись на стол, пить виски маленькими глотками. Меня трясло, меня то и дело кидало в слезы. Было до одури жаль себя, а почему – я уже не знала. Лишь молча плакала, сидя на столе. И слезы капали в опустевший стакан, как дождик.