Франсуаза Бурден - Обещание океана [litres]

Мужчины начали вставать, складывая листки с графиками в карманы. Все надели свои толстые куртки и фуражки, только Жан-Мари замешкался.

– Ты правда сможешь выдать премии? – спросил он, когда они остались вдвоем.

– Это надо сделать. Ты же знаешь, ребята больше не удовольствуются одной зарплатой, которая разве что не дает помереть с голоду. А моряков набирать все сложнее! Это слишком тяжелое ремесло, молодежь отказывается. Скоро нам придется нанимать за бешеные деньги рыбаков в порту.

– А я люблю свою работу, люблю ходить в море и не стремлюсь разбогатеть.

– Ты – белая ворона.

Он выглядел более непринужденным, чем в прошлое воскресенье, когда она его встретила перед домом Армель. И, конечно, он тоже об этом подумал, потому что неохотно сказал:

– Я хотел прояснить кое-что насчет твоей подруги…

– Тебе не в чем оправдываться! Вы оба – взрослые люди, делайте что хотите.

– Но вы близки и, наверное, говорили об этом?

– Говорили. Хочешь узнать, что именно?

– Нет. Я только боюсь, что ты считаешь меня немного… Однажды ты встретила меня с Эмилией, потом я признался, что мне нравишься ты, а после этого провожу ночь у Армель – ты должна считать меня бабником.

– Как и всех мужчин.

– Ты действительно так считаешь?

– У меня не было положительного опыта.

– Никто так и не смог заставить тебя забыть Ивона, да?

Маэ напряглась, еле удержавшись от резкого ответа, который уже почти сорвался с ее губ. Жану-Мари ни к чему знать правду об Ивоне. Если он будет считать ее безутешной, может, перестанет донимать ее своими признаниями? У нее достаточно своих собственных забот, чтобы думать о его настроении.

– Если у вас с Армель все сложится, я буду только рада за вас обоих. Пусть тебя не смущает ее экстравагантный вид – на самом деле, она замечательная женщина. Она переполнена любовью и ждет, что ее полюбят в ответ. Не за озорство и провокации – это лишь видимость, а за то, какая она есть на самом деле. Тебе нужно лучше узнать ее, она этого стоит.

– Ты тоже этого стоишь, – ответил Жан-Мари печально.

Ссутулившись и опустив голову, он вышел и не обернулся. Сначала он был неприятным, а теперь будет ходить с видом побитой собаки? Куда делся Жан-Мари, которого она, как ей казалось, хорошо знает и который был ее другом? Она не испытывала к нему никаких нежных чувств, неужели он этого не понял? Обескураженная, она села за стол и выключила компьютер. Следующие две недели будут решающими. Для выживания компании нужна позарез хорошая рыбалка и стабильная погода.

Но это от Маэ никак не зависело, она могла только надеяться, как и все моряки в порту. Она взяла ручку и составила список того, что ей надо купить и сделать к Рождеству. Прежде всего, елку и подарок Артуру. У бедного ребенка было, конечно, мало игрушек, но о чем мечтают мальчики в его возрасте? Маэ не хотела узнавать у Розенн, не хотела ничего с ней обсуждать, потому что это позволит ей думать, что они станут подругами. Неужели эта женщина была настолько подлой, что оторвала карточку от букета? Ответ был очевиден. « Да, потому что она меня не любит. Как она могла на такое пойти? Легко. Я была ее соперницей, я представляю для нее одновременно все то, что она ненавидит, и то, чего у нее нет. Она доверяет мне своего сына, потому что думает, что я не могу ей отказать, и теперь будет мной манипулировать. Я должна послать ее к черту, а не играть в великодушие. Вот только я волнуюсь за мальчика, и ничего не могу с этим поделать. Несмотря на предательство и тяжелые воспоминания, Ивон много значил для меня. Первая любовь не забывается».

Она вдруг заметила, что в глазах у нее все расплывается из-за навернувшихся слез. Откровения Розенн заставили ее ненавидеть Ивона, и она не успела его оплакать. Траур не состоялся. Горе, обузданное слишком рано и похороненное в душе слишком быстро, все время искало выхода.

Подняв голову, Маэ увидела, что все небо затянуто тучами, и посмотрела на барометр – давление стремительно падало.

– О нет! – воскликнула она, ударив по стене кулаком.

Проснувшись, Алан почувствовал, что в окружавшей его темноте есть что-то необычное. Необычной была и тишина. Прежде чем зажечь свет, он понял, что идет снег. Он легонько столкнул кошку, спавшую у него в ногах, и бросился к окну. Ночь была беззвездной, но можно было различить в темноте сплошной белый покров. Ему захотелось смеяться, когда он представил себе, как крупные снежные хлопья медленно падают на каменные плиты. Снегопад всегда вызывал у него какую-то детскую радость. Он так редко выпадал на побережье…

Алан принял душ, тепло оделся и сел завтракать в ожидании, когда рассветет. Его первый пациент назначен только на девять утра, и у него достаточно времени, чтобы насладиться пейзажем. С первой чашкой кофе он вспомнил свои тревожные сны. Он долго маялся, прежде чем заснуть, и потом спал плохо. А в те минуты, когда не спал, с удивлением поймал себя на том, что думает о Маэ – такой, какой увидел ее на рынке в порту: в красном пуховике и шерстяной шапочке, из-под которой выглядывает челка. Думает о ее сине-зеленых глазах, которые не забыл с той ночи, проведенной вместе. Она была прелестной, соблазнительной и интересной женщиной. И злопамятной, потому что так и не смогла простить ему отказ пойти с ней в бар. Кроме отправки цветов, которые оказались бесполезными, как еще он мог убедить ее согласиться на свидание? Все это было ужасно глупо. После Мелани он дал себе слово никогда не влюбляться. Не позволять себе разрушить то, что он построил. Довольствоваться случайными встречами, приключениями без будущего и продолжать свой одинокий путь. И до сих пор ему это удавалось.

Да, он дал себе слово. Но иногда, как, например, сегодня утром, он бы хотел разделить с кем-нибудь радость первого снега. Разве можно в сорок лет приговаривать себя к отшельничеству лишь потому, что был слишком доверчив?

Вокруг дома стояла ватная тишина. Не слышно было птиц, только большие снежные хлопья бесшумно ложились на ветки деревьев, на подоконники, на крышу автомобиля. Автомобиля? Алан попытался вспомнить, где лежат противобуксовочные цепи, которыми он никогда не пользовался. До Ламбаля ехать всего двенадцать километров, но по узким, извилистым лесным дорогам, которые никто не будет посыпать солью. А его кабриолет не приспособлен к прогулкам по льду или по утрамбованному снегу, его будет заносить на каждом повороте. Алан спросил себя, такая же ли погода сейчас у брата в Нью-Йорке, где зимы обычно очень суровые. Он скучал по Людовику, скучал по матери. У него даже мелькнула мысль купить билет на самолет и прилететь к ним на праздники, но, увы, – при таком количестве пациентов выкроить восемь-десять дней было совершенно невозможно. Ему нужно было запланировать свою поездку раньше и составить график соответственно, а сейчас он уже не мог приостановить начатую работу и оставить пациентов с нерешенными проблемами или временными протезами. А может, все-таки слетать на пару дней? Нет, он уже давно решил, что полетит туда в феврале, ему в любом случае нужен отпуск. Когда он жил с Мелани, она не давала ему ни малейшей передышки. Если же он полностью выдыхался, она неохотно устраивала на уик-энд отдых, бронируя апартаменты по бешеной цене в каком-нибудь роскошном отеле, с целью разжиться новыми идеями по оформлению своего будущего бальнеологического центра. Почему он позволял так с собой обращаться? Чтобы избежать споров? Она управляла их жизнью по своему усмотрению, и он не протестовал со свойственной мужчинам трусостью перед женами. И потом, Мелани была хитра, она могла мгновенно превратиться в ласковую кошечку, когда видела, что он доведен до предела. У них были жаркие ночи, он хорошо помнил их. Она умела быть желанной, знала – когда уступить, а когда, наоборот – отказаться; короче говоря, она манипулировала им без малейшего зазрения совести и, возможно, не испытывая никаких чувств. Нет, больше он такого не допустит.