Ульяна Соболева - О ком молчит Вереск

Нам дали войти в дом, из которого выносили вещи и мебель, грузили на огромные машины. Какие-то двое людей с бумагами, фотоаппаратом и обычной шариковой ручкой осматривали оставшуюся мебель, фотографировали и вносили в список. Вслух произносили примерную стоимость для аукциона. Это было не просто больно слышать, это было смертельно больно. Как будто от меня отрывали куски и уносили продавать по дешевке.

Я шла, как во сне, по коридорам собственного дома, который я же и обустраивала, занималась дизайном, подбором каждой вещицы.

Это было мое развлечение после возвращения из Китая. Помогало мне забыться и не вспоминать Сальваторе. Я строила дом своему сыну. И только ему. Марко не вмешивался и позволил мне полностью заниматься домом. Я считала его своим… я его любила.

И теперь все это вынесут и продадут с молотка. Как будто эти люди проводят опись моей жизни, а не вещей. Как будто влезли во что-то сокровенное и кромсают там все ножницами. Вот она, месть Сальваторе. Каким же адски жестоким он умеет быть. И вся подлость Марко меркнет на фоне этой холодной и расчётливой жестокости, с которой Паук отнимал у меня все снова. Находиться там стало настолько невыносимо, что я выскочила наружу, побежала по дорожке к своей мастерской. Единственное место, которое принадлежало только мне, и откуда я ничего не дам вынести. Я все разобью вдребезги, но не дам.

Марко перехватил меня на самой тропинке. От неожиданности я закричала, потому что он сразу же уехал, и я не думала, что он так скоро вернется домой. Меньше всего я хотела видеть его лицо, его подлые глаза и слышать его проклятый голос. Голос, которым он увещевал меня и лгал, так много лгал, что я вся пропиталась и воняю этой ложью.

— Куда? В свой склеп? Снова смотреть на НЕГО? Мало насмотрелась сегодня?

Впервые он говорил со мной вот так, с таким выражением лица и таким мерзким тоном. Он не был похож на себя. Его глаза выпучились, вылезли из орбит, а лицо покрылось красными пятнами. В одной руке Марко держал полупустую бутылку коньяка. Он был пьян, от него несло перегаром. И…вдруг именно таким он показался мне настоящим. Как будто слезла пленка хорошести, доброты и идеальности, и обнажилось нечто мерзкое, гнилое и реальное. Показалось само чудовище и заревело смрадом.

— Не подходи ко мне! Не приближайся! — зашипела на него, чувствуя, как от презрения дрожит все тело, как мне дико хочется его ударить. И ни одно слово упрека не передаст степень моей гадливости, от которой я вся покрываюсь мурашками.

— Подойду, еще как подойду…перед тем, как отдам тебя ему, я попробую, что значит иметь тебя.

Он набросился на меня внезапно, принялся раздирать одежду и тянуть меня за волосы к мастерской. В него вселились какие-то дьявольские силы, и я не могла сопротивляться, он с жестокостью заламывал мне руки и бил кулаками, рыча мне в лицо. Словно взбесился. От ужаса я кричала, и все тело сводило судорогой. Я вдруг поняла, насколько он сильнее меня. Вот этот тщедушный хромой Марко. И мне не побороть его…а я не переживу, если он ко мне прикоснется.

— Заткниииись, сукааа, заткнииись. Сегодня я тебя трахну. Сегодня я буду тебя долбить до самого утра членом, пальцами и всем, что попадется под руку и, если не сдохнешь, пойдешь к нему. Оттраханая и жалкая. Все бумаги уже готовы!

Я упиралась и цеплялась ногтями за его лицо, оставляя на нем царапины, раздирая его в кровь.

— Никогда. Я не буду с тобой. Не будуууу!

— Будешь! Еще как будешь! Тебя никто не спрашивает! С ним была и со мной будешь!

Схватил за горло и поволок к мастерской.

— Трахну тебя под этой проклятой статуей, пусть смотрит, пусть знает, чья ты на самом деле.

— Остановииись! Ублюдок!

Мами появилась из ниоткуда, она обрушила на голову Марко какую-то вазу, заставив его пошатнуться.

— Ты — мразь и подонок! Как ты смеешь поднимать руку на мою девочку?

Марко сшиб ее с ног жестоким ударом ноги в живот, так, что Мами отлетела к дереву.

— Заткнись, старая тварь! Завали свой рот, пока я тебя не прикончил!

— Вереск…это он, он, подонок, не сказал тебе, что готовится нападение… Сальва предупреж…

Она резко замолчала, потому что Марко запустил в нее нож. Он вонзился ей в живот, и Мами медленно сползла по стволу дерева, широко открыв свои преданные карие глаза и сжимая рукоять мгновенно окрасившимися в кровь руками.

— Дет…ка моя…бегиии…беги…

— Мамиииии! Ннееет! Нееет!

Хотела броситься к ней, но Марко снова схватил меня за волосы.

— Сука…как же давно я хотел это сделать. И ради тебя терпел эту тварь, ради одного твоего взгляда, дрянь, я был готов на все. Даже отца тогда и…мачеху я подставил, я рассказал, где и когда… я все слил ради тебяяя, хотел, чтоб со мной была.

— Убийцаааа — это ты…ты, а не Сальва, грязный и подлый убийца. Тыыыы!

Я зашлась в истерике, извиваясь и пытаясь вырваться, мне казалось, что я схожу с ума от отчаяния, боли, разочарования и бессилия.

— Дааа, это я. Все я. Все из-за тебя.

Он втащил меня в мастерскую и повалил на пол, нападая сверху, задирая подол моего платья.

— Нет, мразь! Из-за себя! Из-за твоей зависти! Ты все это делал ради себя!

Он накидывался снова, а я отталкивала. Мы сражались неистово, и он не смотрел на то, что я женщина, бил наотмашь по лицу, по груди, в живот изо всех сил так, чтоб нанести больше повреждений. Хватал и выдирал клочьями мои волосы, когда я пыталась бежать, и он снова опрокидывал меня на спину.

Сил почти не оставалось. Я хрипела и ослабла от долгого сопротивления.

— Остановииись, Маркооо…Ради Чезаре…пожалуйста, подумай о сыне…

— Никакой он мне не сын! И никогда им не был! Ооооо, как же я его ненавидел с момента, как узнал, что он живет в твоей утробе! Я… — он разодрал все же корсаж моего платья. — Я подписал все бумаги о разводе и отказался от твоего прикормыша! Слышишь? Наконец-то я могу сказать тебе правду! Я его ненавидел! Я мечтал, чтобы он сдох! И это чудо, что я не придушил его в колыбели! Ты всегда любила моего брата и его ублюдка! Их да, а меня НЕТ! Тварь!

— Нет…Это не правда…Нет, — я рыдала и уже не могла сопротивляться, чувствовала, как его липкие руки шарят по моему телу, задирают мое платье, как он сопит, расстегивая ширинку, — это не может быть правдооооооой…о Божеее…как же это подлооо….

— Даааа, еще как правда. Пусть идет к своему папочке. Они стоят друг друга. Два ублюдка! Все пятнадцать лет не подпускала к себе, сука! Дотронуться не дала….берегла для него! Берегла себя! Ни одного поцелуя, ничегоооо! А я все же тебя трахну… Сальваторовскую шлюху… сейчаааа…, — он вдруг замер и широко открыл рот. Как будто хватая воздух, без возможности выдохнуть.

И только потом я услыхала звук выстрела. Почувствовала, как дернулся Марко, увидела, как из его рта кровь потекла мне на рваное платье. Марко хватило сил обернуться, как и мне поднять опухшие от слез глаза и увидеть Чезаре с дымящимся пистолетом в руке. Он скривился от боли и презрения и еще раз нажал на курок. Пуля попала в голову Марко, и тот с хрипом завалился на бок.