Ульяна Соболева - О ком плачет Вереск

Это был первый день, когда Сальваторе остался со мной. И я испытывала разочарование в самой себе за то, что где-то в глубине души рада этому и соскучилась по нему. И в то же время хочется сказать, чтобы убирался. Что мне спокойней и лучше без него.

— Поехали… купим тебе вещи и погуляем по сказке, малая.

Отобрала у него колосок и отшвырнула в сторону. Улыбается. Нагло, самоуверенно. Знает, что возбудил этими прикосновениями, и наслаждается своей властью.

— Не хочу. Мне нравится здесь.

— Тогда сиди одна в этом номере. Я вернусь только к вечеру перед приемом.

Направляется к двери, зная, что я побегу следом. Что не захочу сидеть здесь одна. Но я побежала не сразу. Дождалась, пока выйдет из номера, пройдет к лифту. В это время сдирала с себя халат, натаскивая через голову очень легкое льняное платье и на ходу обувая сандалии. Догнала его возле лифта. Не смотрит на меня, смотрит на табло, где меняются этажи, пока кабинка едет к нам.

Украдкой бросаю на него взгляды. Он не похож на себя. На нем нет неизменно черных вещей. Он одет иначе, как-то небрежно, легко. Сейчас он очень похож на того Сальву, который впервые появился в нашем доме, который спасал волчонка и назвал меня Вереск. Придержал рукой дверцы лифта, пропуская меня вперед, но едва они закрылись, вдруг вдавил меня в стену, наваливаясь сверху, впиваясь в мой рот своим вечно ненасытным, чувственным ртом, сжимая мою грудь обеими руками, расстегивая пуговки платья, обхватывая голую грудь и сдавливая соски, лаская их большими пальцами. Потом так же резко отпустил, когда лифт остановился на каком-то этаже. Я едва успела выдохнуть и держалась за стену, чтобы не упасть, тяжело дыша, зная, что у меня мокрые губы, всклокочены волосы и торчащие соски, которые я прикрыла, сложенными на груди руками.

В лифт зашла пожилая пара китайцев. Они многозначительно посмотрели на нас, потом друг на друга и улыбнулись. Я тут же поправила волосы и ворот платья, а элегантная старушка указала мне маленьким пальчиком на неправильно застегнутую пуговку.

Когда мы выходили из лифта, она шепнула мне по-английски:

— Когда-то мой муж успевал отлюбить меня, пока лифт спускался на первый этаж. Это было так чертовски прекрасно. Наслаждайтесь молодостью. Дорогуша. Любите… пока можно. И… пока нельзя!

И подмигнула. Вся краска прилила к щекам. А Сальва уверенно взял меня за руку, увлекая к машине.

Нет, мы не пошли по шикарным бутикам. Мы поехали вместе с невысоким, седым гидом и охранниками на рынок тканей с небольшими магазинчиками, стоящими вплотную один к другому. С яркими неоновыми вывесками, снующими туда-сюда людьми и такими же сочными тканями, и нарядами в витринах.

— Что мы здесь делаем?

— Выбирай любую ткань, и тебе здесь же из нее сошьют платье.

— Любую? — с неверием спросила я.

— Любую, малая. Какую хочешь.

Я осмотрелась по сторонам с видом заворожённого ребенка, попавшего в лавку драгоценностей и игрушек. Вначале робко осматривала рулоны, трогала нежнейший шелк. Потом осмелела, прикладывала к себе, и смотрела на Сальву, он отрицательно качал головой, и я брала другую ткань. Пока не выбрали белый тончайший шелк с золотистой ручной вышивкой.

Сальваторе о чем-то поговорил с продавцом, и швея принесла высокий стул, на который влезла и принялась обмеривать меня со всех сторон, тут же выкраивая на столе. Меня отвела в небольшую примерочную, где я разделась до нижнего белья.

Он зашел следом за мной, задернул штору и оттеснил меня к зеркалу.

— Я думал об этом целое утро.

— О чем? — томно глядя ему в глаза, чувствуя, как меня утягивает эта черная бездна, как немеют кончики пальцев и становится влажно между ног.

— О том, что хочу тебя трахнуть.

Прошептал горячо над моим ухом, проникая под резинку трусиков, вниз, к влажной плоти, заставляя мои глаза закатиться.

— Уже мокрая…, — хриплым шепотом, наглаживая складки плоти, чтобы внезапно резко войти внутрь и поймать мой стон. Тут же вытащил палец, облизал его и, подмигнув мне, вышел из примерочной. Ублюдок! Сволочной, самоуверенный, гадский паучара!

— Вам принести воды, синьора? — услужливо спросила на ломаном английском продавец.

Я кивнула и попыталась унять тяжелое дыхание. И там внизу все горит, как будто обожженное ядом.

— Давайте помогу вам примерить платье.

Меня одели в шелковый наряд, прилегающий к телу и подчеркивающий фигуру. С длинными рукавами, расширяющимися возле кистей рук, приталенное платье и высокий разрез спереди, обнажающий ногу почти до бедра.

— Синьорита прекрасна в этом наряде.

— Как Луна. — поддакнул ей продавец.

Но что мне их лесть… у меня есть свой индикатор, у меня есть свой оценщик… его горящий, дьявольский взгляд, скользящий по моему телу, красноречивей любых слов.

— Запакуйте.

В машине мы ехали молча. Он смотрел в окно со своей стороны, а я со своей, но, когда его ладонь легла на мое колено, я инстинктивно сжала ноги вместе.

Усмехнулся и, схватив меня за руку, прижал к своему паху. Вначале хотела одернуть… но пальцы невольно сдавили каменную плоть. Шумно выдохнул и стиснул мое запястье. Что-то сказал водителю и снова посмотрел на меня, а потом нагло и цинично спросил.

— Трахнуть тебя сейчас или ночью?

От этого вопроса по всему телу прошла волна электрического тока, и я одернула руку, сжала в кулак. Тоже отвернулся к окну.

— Поезжай к рынку драгоценностей и останови возле здания с панорамой. Мы будем смотреть на Шанхай. Да, Вереск?

— В центре города не так спокойно. За вами сможет следовать только одна машина. Я бы усилил охрану.

— Не надо машин. Хватит двух человек.

— Но…

— Я сказал — хватит двух!

Наверх мы шли по каменным ступеням. Совершенно одни в каком-то немыслимом старом здании, и, мне кажется, толпы туристов, оставшиеся внизу, так и остались там, потому что Сальваторе купил это время для нас, и машины охраняли вход в здание.

Затащил меня за руку на один из пролетов и дернул к себе.

— Ночью или сейчас? М?

— Никогда! — ответила дерзко, вздернув подбородок.

— Никогда?

— Никогда!

Схватил за талию и усадил на перила, рывком развел ноги в стороны и прежде, чем я успела что-то сделать, прижался ртом к моей промежности, закрытой тонкой тканью трусиков.

— Кто-то увидит… — жалобно, пытаясь оттолкнуть.

— Не увидят. Я купил для нас трое суток. Даже когда мы уйдем отсюда, это место все еще будет оставаться нашим.

Содрал трусики и развел мои ноги еще шире.

— Хочу смотреть на тебя.

И смотрит. Нагло, с нескрываемым голодным интересом. Провел пальцем по нижним губам, и я вся взвилась от этого прикосновения.

— Если бы ты видела, как ты течешь для меня. — наклонился и провел осторожно языком, и я тут же сжала колени. Вскинул голову… Боже мой, какой же порочный этот взгляд, эти влажные губы.