Марианна Кожевникова - Начинаем жить

Геля с облегчением вздохнула, как только убедилась, что Андрей бодро лезет вверх по обрыву. Она осталась на песчаном берегу наедине с морем, и, наверное, это было впервые в жизни. Сколько раз она ездила на юг, народу на песчаных и галечных пляжах было видимо-невидимо. Ну разве что на ведомственных поменьше. Но и там приходилось вставать пораньше, занимать топчаны и место под зонтиком. А здесь — ни-ко-го. Геля уселась на мокрый песок, чтобы набегающая волна нет-нет да и лизнула ее, и стала струить сквозь пальцы жидкий песок, строя причудливый замок.

Какое удивительное занятие! Замок рос, а ее заботы уменьшились до размеров песчинки, потому что остались далеко-далеко. Хорошо, что она запаслась кремом против солнечных ожогов, может безнаказанно сидеть на солнышке. Впрочем, к вечеру и солнце уже не такое жгучее.

Геля снова стала маленькой девочкой и самозабвенно играла в песок. Играла, играла и задумалась: а, собственно, почему она так часто о себе как о девчонке думает, бегает бегом, носит короткие юбки? Почему стариться не хочет ни за что на свете? Между тем она знает немало женщин, которые спокойно относятся к своему возрасту. Живут и живут. Светлаша, например. А она, Геля, будто и не выросла. Может, и вправду не выросла? Не хватило ей родительского тепла, вот она и осталась недоростком. У нее ведь тоже отец ушел, и они жили вдвоем с матерью, мать работала, приходила усталая, хмурая. Не случайно Геля с юности пренебрегала сверстниками и тянулась к взрослым мужчинам. Она искала себе отца — заботы, тепла, опеки. Но муж не отец. Муж от нее тоже заботы потребовал. И она от него сбежала. И дальше сбегала. И теперь бежит. И доказывает себе романами с Димиными сверстниками, что по-прежнему девчонка. Но она не девчонка, она — взрослая. Даже хуже, она — старая.

Геля сказала о себе «старая», но не поверила. Нет, она точно была девчонкой. И все надеялась встретить взрослого, который бережно и любовно стал бы о ней заботиться. Ее глаза наполнились слезами. Она была не просто маленькой девочкой, а сироткой, несчастной, обиженной, одинокой. И сына у нее отняли. Единственного, любимого!.. Как же ей стало горько! Она залилась горючими слезами, плакала навзрыд, отчаянно, безутешно. Море лизнуло ее щеку, оно тоже было горькое и соленое. Его наплакали такие же несчастные, как она. Но плакать ей больше не захотелось. И она смыла соленые слезы соленой водичкой. Потом пошла по воде, оттолкнулась и поплыла к горизонту, над которым теперь висело круглое блестящее солнце. Она плыла прямо к солнцу и просила:

— Согрей меня! Согрей! Пусть я вырасту! Наверное, хорошо быть не цветочком, а деревом!

Солнце не отказывало, он порозовело, сделало розовым небо и воду тоже. Не поскупилось и на золото. Все стало золотым. Геле стало весело.

— Я сама теперь чистое золото, — похвасталась Геля выходя из воды.

Вытерлась и даже сарафан надела, но не ушла, а села дальше смотреть на закат — она хотела поймать зеленый луч, который приносит счастье. Солнце играло с небом и морем, добавляя то пурпура, то сверкающего блеска, и вот уже стало тонуть и утонуло, но на прощание посветило Геле зеленым лучом. Вот оно, счастье, счастье, счастье! Ну что поделать, если она — девчонка. Да, озорной подросток, да, обиженная сиротка. И поэтому тем более заслуживала любви!

Вдруг Геля опомнилась — минута, другая, и станет темно. Ей бы лучше поскорей до дома добраться! Она стала карабкаться по обрыву. Но вверх — не то, что вниз. Хоть и невелик обрыв, зато крут. Пока Геля влезла на него, замучилась. «Наверняка где-то лесенка есть, — подумала она. — Вряд ли народ так после купания выбирается». Быстрей, быстрей, вот-вот темнотища настанет…

И темнотища настала. Враз. Как оно и положено на юге. Геля задрала голову и стала смотреть, как загораются одна за другой звезды. Скоро вся темнота разукрасилась огромными мохнатыми звездами. И в этой безграничной вселенной Геля была уже не маленькой девочкой, а маленькой точкой. Даже меньше точки. Странное ощущение. Словно бы потерялась. И не важно даже, что ты все-таки есть на свете…

«А ведь я и вправду потерялась, — внезапно сообразила Геля. — Не знаю ни номера дома, ни улицы. И забор не очень-то запомнила».

Философское настроение тут же соскочило, потому что ей стало страшно. Одно дело затеряться во вселенной и совсем другое в маленьком южном поселке. Кто понимает, тот сразу поймет разницу.

Как же она не взяла с собой мобильник? А вот так, не взяла. Она и думать о нем забыла. Зачем он бы ей понадобился на море? Он плавать не умеет.

Но Геля была не из тех, кто поддается панике. «Я шла по улице прямо, — сказала она себе. Забор у меня был слева. Значит, буду идти по правой стороне, пока не вспомню». Не останется же она ночевать на улице. То есть не ночевать, а ходить-бродить до утра. «И всю ночь ходил дозором у соседки под забором», — вспомнила она с детства любимого ершовского «Конька-Горбунка». Не дай-то Бог!

Вот и поселок. Фонарей на улице маловато, но все же есть. Геля внимательно приглядывалась к белым домикам за заборами. Всюду горел свет. Слышались голоса. Не поздно еще было, только темно. «Неужели не узнаю?» — думала она и чувствовала скорее любопытство, чем страх Вслушивалась в голоса, надеясь узнать басок Андрея. Хорошо еще, что тепло. Под фонарем она становилась оптимисткой — не сомневалась, что еще через два дома непременно увидит дом Нюты. В темноте понимала — никогда ей не угадать незнакомый дом. Тогда наваливались усталость и неуют. И вдруг в потемках обрисовался мужской силуэт. Геля поежилась. Она была не трусливого десятка, но тут ей сделалось страшновато — место чужое, глухое, кричи не кричи… Но она продолжала идти вперед, решив, что резко отпрыгнет в Сторону и завопит что есть мочи. Что, что, а орать она умела. Решить-то решила, а ноги стали ватными. Мерещились ужасы, когда-то слышанные и виденные. Ножи и кровавые лужи. Маньяки-насильники и наглые хулиганы. Боже мой! Как же страшно жить… Ноги у нее подкосились, она упала бы, но тут ее схватили в охапку. Она попыталась крикнуть, но голос ей отказал, и она только слабо пискнула.

— Гелька! Что с тобой? Тебе плохо?

Андрей отпустил ее и потряс за плечи, надеясь привести в чувство.

— Нет, мне очень хорошо, — ответила она и почувствовала, что глаза у нее опять наливаются слезами. Она готова была расплакаться, прижавшись к родному в этой глухой ночи Андрюшке, ее спасителю, избавителю.

— Давай-ка я тебя понесу, старушка, — деловито сказал Андрей. — Перекупалась, наверное.

Услышав про старушку, Геля мигом пришла в себя.

— Еще чего! — сказала она сердито. — Как ты смел меня хватать? Я бы тебя и покалечить могла. Я приемы знаю.

Хорошо, что в темноте не было видно широкой улыбки Андрея: ах ты, Геля-Геля, амазонка-воительница!