Эми Хармон - Песнь Давида

Поэтому, увидев Молли Таггерт, – расплывчатый мираж в уголках моих глаз, – я ничего не заподозрил. Восемь, почти девять лет? Она уже давно не требовала моего внимания. Молли застала меня посредине сеанса с мертвыми родственниками одного богатого клиента. Они не горели желанием поддерживать с ним связь, поэтому мне пришлось раздвинуть свои границы, открыться шире, чтобы найти вдохновение, что-то достойное моей кисти, что-то, с чем можно работать. В основном они показывали мне средний палец, а я сомневался, что это удовлетворит моего клиента.

Я убедил себя, что Молли была не более чем случайностью, что я попросту открылся слишком широко и привлек старых призраков, которые знали, как пройти через мои барьеры. Молли затопила мой разум красками – полосами алого страха и голубого отчаяния, прореженными фиолетовой страстью и зеленым сожалением, и все это было выбелено и окунуто в черный. Не успел я и глазом моргнуть, как начал рисовать что-то абсолютно бессмысленное и нехарактерное для девушки, которую мы похоронили много лет назад.

Спустя два часа я отошел от холста и изумленно уставился на картину. Она походила на иллюстрации из книг моей бабушки Кэтлин, которые она забрала из церковной библиотеки, потому что они были слишком эротичными и тревожными для людей на скамьях. Я изобразил Давида и Голиафа, но рисунок выглядел свирепо, настораживающе, с акцентом на конкретных деталях, а я все равно позволил себе их упустить.

Я позвонил Тагу и услышал то, что хотел. То, что мне было нужно. Он сказал, что его ударили по голове. Простая и чистая правда, опускавшая все уместные подробности. Все свирепые, настораживающие подробности. И я позволил себе их упустить.

Я поехал из зала прямиком домой, как просила Джорджия, и когда я вошел внутрь, жена молча включила кассетник. Затем я прослушал свой разговор с другом и все, что он мне не сказал. Страх скрутил мой желудок, и я начал шагать из стороны в сторону. Милли стояла, будто после признания Тага не могла усидеть на месте. Ее лицо окаменело в выражении многослойного ужаса. К тому времени, как мы приблизились к концу кассеты, голос Тага сломался, и Милли вместе с ним. Она склонила голову, нащупала стул и упала на него. Генри сидел рядом и, похоже, впервые понял, что что-то очень-очень неправильно.

– Тем вечером он искал тебя, Моисей. Помнишь? Тебя не было дома, а Таг не стал долго ждать.

Голос Джорджии дрожал, пока она прижимала Кэтлин к груди, покачиваясь из стороны в сторону, как часто делала, даже когда не держала ребенка. Временами я дразнил ее из-за этой привычки. Если двигаться, ребенок не заплачет. Если двигаться, ребенок не проснется. Я тоже хотел, чтобы она прижала меня к груди. Я тоже хотел качаться на ее руках, чтобы не проснуться и не заплакать. Если я сплю, значит, все это не реально. Но это еще не все. И, к сожалению, происходящее было вполне реально.

Я катался по местности и размышлял. Погода выдалась ясной, в голубом небе светило солнце, воздух был чистым и прохладным. Ближе к вечеру я подъехал к дому Моисея с Джорджией. Небо выглядело таким ярким над низкими холмами к западу от города, что на минуту я вышел из машины и замер, просто наслаждаясь видом. Но эта красота вызвала во мне только боль. «Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать?» – снова запел хор в моей голове.

Дверь никто не открыл, и в итоге я обошел дом сзади, чтобы проверить, нет ли кого на пастбище. Моисей все больше привыкал к животным, но именно Джорджия заботилась о лошадях. Она постепенно обрабатывала своего мужчину и даже уговорила Моисея сесть в седло, и как бы он ни ворчал, когда я спрашивал о его впечатлениях, ему явно понравилось.

Джорджия стояла посредине загона и гоняла кругами рыжую лошадь с блестящей шерсткой. Та, похоже, слушалась. Все внимание Джорджии было приковано к кобыле – она обращалась к ней успокаивающим тоном, оказывала давление и сокращала его, чтобы приманить животное к себе. Джорджия совсем не похожа на Моисея, но все равно идеально ему подходит. Я понял это, как только она открыла рот, посмотрела мне в глаза и протянула руку.

– Привет, Георг! – крикнул я, потому что Моисей ненавидел это прозвище.

– Привет, Таг! Как дела, красавчик?

Ее лицо озарила такая широкая улыбка, что у меня защемило в груди и скрутило живот. Я уже скучал по ней. Я не хотел скучать. Что мне делать? Что, черт возьми, мне делать?

Джорджия поднялась на забор и притянула меня для крепких объятий.

Я отчаянно нуждался в них, но в то же время понимал: если буду обнимать ее дольше, чем обычно, Джорджия почувствует мое смятение и догадается, что что-то не так. Поэтому я тоже крепко ее обнял и отпустил, а затем выдавил лживую улыбку и призвал свой дар, данный Богом, дурачить людей. Этот талант хорошо мне послужил в жизни.

– Здравствуй, малышка. Где Мо?

Да, я по-прежнему на высоте. Мой голос звучал спокойно, руки не дрожали, когда я снял с нее шляпу и надел на себя. Я всегда флиртовал – даже с женой своего лучшего друга, даже когда сам был на волоске от эмоционального срыва. Просто я такой, и Джорджия это знала. Она вернула шляпу и пролезла под забором, чтобы присоединиться ко мне. Лошадь, с которой она работала, заржала, требуя внимания, и Джорджия оглянулась и рассмеялась.

– О, так теперь ты хочешь моей компании! Еще минуту назад ты убегала от меня!

– Ах, но погоня – это лучшая часть, Джорджи. Тебе ли не знать, – посмеялся я с ней, глядя на разочарованную кобылу. – Как только ты отвернешься от нее, она сразу же взмолится о твоем возвращении.

– И то правда, – Джорджия улыбнулась. – Но теперь мой черед играть в недотрогу. Кстати, о недотрогах, ты разминулся с Моисеем. У него сегодня сеанс в Солт-Лейке. Кажется, он даже планировал заехать к тебе. Но ты здесь, так что ничего не выйдет. Ты не взял с собой Милли?

Я невольно скривился. Сейчас я не мог думать о Милли.

– Таг? – Джорджия все заметила и окинула меня изучающим взглядом, между ее бровей появилась обеспокоенная морщинка.

– Нет. Решение заехать в гости было спонтанным. Моисей звонил мне и сказал, что вчера нарисовал картину со мной, и мне стало любопытно. Вот и все. К тому же я соскучился по крестнице. Где малышка Таглин?

– С моей мамой, – Джорджия поджала губы и прищурилась. – Моисей не рассказывал мне о картине. Ворвемся в его офис?

На самом деле мне было плевать на картину – просто это первое, что пришло в голову, – но я пошел следом за Джорджией и не переставал нести чушь, чтобы она ничего не заподозрила.

На холсте были изображены Давид и Голиаф, но картина, выполненная яркими красками, выглядела роскошно и похотливо. Их тела были едва прикрыты, словно библейское противостояние между пастухом и воином проходило в райском саду, а не на поле битвы.