Эми Хармон - Песнь Давида

Когда мне позвонили и пригласили на бой, я положил готовые кассеты и позаимствованный у Генри кассетник в шкаф в тренажерном зале и оставил ключи в конверте для Милли. Но мне еще столько всего нужно было ей сказать. Я постоянно вспоминал какие-то моменты, которые упустил, но все равно хотел с ней поделиться, и уже тянулся за телефоном, чтобы набрать ее. Но затем я вспоминал слова доктора – глиобластома четвертой стадии – и думал обо всех ужасных вещах, которые я вычитал, когда вбил в поисковик свой диагноз. Обо всех картинках и показателях выживаемости. О том, как я умру, как буду страдать, как мои родные будут страдать. И не звонил ей. Вместо этого я пошел на поиски собственного кассетника, чтобы записать больше кассет.

В итоге весь следующий день я ходил по ломбардам, вместо того чтобы ехать в Вегас. В пятом ломбарде мои поиски наконец увенчались успехом – какая-то старушка продала мне за сотню баксов пыльный портативный магнитофон, который валялся у нее в чулане, и запечатанный пакет с пустыми кассетами. Она на полном серьезе заявила, что я заключил очень выгодную сделку. Хотя, наверное, в чем-то она права. Я бы заплатил и две сотни.

Результаты биопсии не заставили себя долго ждать. После краниотомии я пролежал в больнице всего два дня, что не очень долго, учитывая, что мне просверлили голову и отрезали большой кусок ткани от мозга. Врачам удалось удалить девяносто пять процентов опухоли – отличные новости. Да и результаты биопсии они получили гораздо раньше, чем предполагалось. Они думали, что это займет шесть дней, но мне повезло. Потребовалось всего четыре. Какой же я везунчик.

Идя на краниотомию, я заключил с собой сделку. Если результаты будут негативными, – то есть у меня не обнаружат рак, – я позвоню Моисею с Милли и расскажу им эту страшную историю со счастливым концом. Я объясню им, что не хотел их беспокоить, но, эй, в итоге все хорошо! Я в порядке. Милли наверняка рассердится, но я поцелую ее и сделаю ей предложение. Зачем ждать? Как я там говорил? Когда что-то любишь, то даешь ему свое имя. Я поступил так со своим баром и поступлю так со своей девушкой. Черт, да я даже усыновлю Генри, если он захочет мое имя. Я не видел в этом проблемы. Мы все будем Таггертами. Вот такую сделку я заключил.

А если результаты будут положительными? Если мой диагноз окажется смертельным? Я не стану никому звонить.

Так я и сделал. После краниотомии я вызвал такси. Медсестра настаивала, чтобы я позвонил кому-то из родственников или друзей, а я настаивал, что сам могу о себе позаботиться. Я нормально себя чувствовал. Голова немного побаливала, но это и логично. Но в остальном я был в норме. Я постоянно это повторял, потому что это правда. Мое тело не болело. Только сердце. Вот ему было дерьмово. А мне нормально.

Я поехал домой и проспал два дня, поднимаясь с кровати лишь для того, чтобы попить воды и принять душ. Затем мне сообщили, что результаты готовы, и я поехал в больницу, чтобы узнать, что жить мне осталось от шести месяцев до года.

После этого я снова поехал домой.

Я по-прежнему не звонил ни Моисею, ни Милли. Ни Акселю, ни Майки. Вместо этого я убедил всех, что еду в Даллас, чтобы повидаться с семьей, и позвонил своему юристу. Тогда я и начал осуществлять свою затею. В течение этого времени я не отвечал на звонки и не читал сообщения. Просто не мог. У меня не было сил. Но в один день, как раз когда я записывал кассету для Милли, внезапно зазвонил телефон и прервал мой рассказ. Я взял его, чтобы выключить звук, и увидел имя Клиффа Кордовы на экране. И инстинктивно ответил.

Он приглашал меня на бой. В субботу в Вегасе – через шесть дней, – против Терри Шоу. Если выиграю, то получу пятьдесят штук, если нет, то десять – просто за участие. Я сказал ему, что сделаю это только за пятьдесят тысяч, независимо от того, выиграю я или проиграю, – но затем пообещал ему, что непременно одержу победу. Он согласился и пообещал, что в случае моей победы «Команда Тага» получит еще двадцать тысяч долларов. Но я должен был быть в Вегасе через сорок восемь часов.

Это портило все мои планы. Моя команда обо всем узнает. Их ранит, если я буду драться в одиночестве. Слухи дойдут и до Милли – ее тоже это ранит. Моисей найдет меня после смерти и надерет мне зад. Но, черт возьми, какой же шикарный финал для моей жизни.

Я думал, что буду сильным. Думал, что делаю это ради общего блага. Думал, что уйду в сиянии славы. Поборюсь и умру. Сильным. Но они нашли меня раньше. И когда я увидел Милли, стоящую в толпе вместе с Генри, и Моисея, держащего ее за руку и смотрящего на меня так, будто хотел задушить, моя решимость пошатнулась, а ноги подкосились.

И это меня взбесило.

Я не собирался превращаться в лужицу, которую Терри Шоу размажет по полу за один раунд. Я не собирался позволять всем своим жертвам и планам улететь в трубу лишь потому, что моя девушка сидела в зрительном зале, а мой лучший друг злился на меня. Я не собирался позволять тупой боли в голове – которая не уходила с тех пор, как я проснулся с двадцатью скобами в черепе – сделать меня медленным и нерасторопным. Я не позволю раку выиграть. По крайней мере, не в этом раунде.

В тот вечер я боролся, как никогда. Все тело изнывало от боли, и у меня быстро заканчивались силы – скорее всего, тому виной мой двухнедельный отдых от зала, чем операция. В день, когда позвонил Кордова, я пробежал три мили. Через день – пять. В день перед боем я сходил в зал «Вегас Голд» и хорошенько пропотел, выбивая все дерьмо из груши и чувствуя, как остатки анестезии выходят через мои поры. Тогда я ощущал себя довольно сильным и напоминал себе, что мне нечего терять. Я даже не нервничал. Удивительно.

Это чувство продержалось со мной до тех пор, пока я не увидел Милли. Затем нервы ударили по мне, как из пожарного шланга, и я испугался, что подведу ее или – того хуже – что меня порвут в клочья, а ей придется стоять там и следить за тем, как это происходит. Я видел ее лицо после первого раунда. Она была несчастна. И тогда я позвал ее – просто не смог сдержаться. Мне нужно было убедить ее, что все в порядке. После следующего раунда я снова это сделал. И еще раз. А затем победил. Ее лицо озарила наипрекраснейшая улыбка, Генри выкрикивал мое имя. Моисей по-прежнему выглядел озлобленным.

Но потом зал закружился. Одно кричащее лицо сливалось с другим, как когда катаешься на карусели. Октагон начал вращаться. Не знал, что это возможно. Наверное, какая-то новая фишка. А затем я понял, что это я кружусь. Я упал, мое тело отскочило от пола, голова соприкоснулась с ним на полсекунды позже, как бы ставя точку под знаком восклицания. И толпа взревела. Я не поднимал руки, чтобы ухватиться за что-нибудь или прикрыть лицо. Бой закончился, верно? Гудок уже прозвучал. Мой затуманенный взгляд сосредоточился на Моисее, его лицо расплывалось за сеткой. Теперь он выглядел скорее пораженным, чем злым. Я увидел, как он бежит ко мне, перепрыгивая через ограждение. Мне казалось, что я нахожусь в каком-то тумане, и я не мог пошевелить правой рукой. Внезапно мои мышцы начали сокращаться, будто пытаясь выпрыгнуть из тела. И тогда я услышал оглушительный рев. Словно на меня мчалась огромная фура. Словно я стоял на обочине дороги. Под эстакадой неподалеку от места, где нашли тело моей сестры.