Эми Хармон - Песнь Давида

Было уже поздно. Моя команда наконец-то уехала в отель, предварительно устроив настоящее шоу – они разорвали контракты, которые прислал им мой юрист, и заявили, что зал принадлежит мне и они ничего не подпишут. Однако я был уверен, что кто-то из них все же остался и дежурил у моей больничной палаты.

Я наконец-то остался один и говорил с магнитофоном, который, вероятно, был моим ровесником, рассказывая ему свою историю в надежде придумать конец, который не сокрушит моих близких.

Следующим утром в мою палату пришел Генри. Я почти его не узнал. Он тоже сбрил волосы, как я, и оставил лишь небольшой ежик.

– Генри! Приятель, ты ли это?

– Это я, – прошептал он, кивая.

Мальчишка выглядел немного мрачно. Очевидно, Милли или Моисей коротко объяснили ему мою ситуацию. Жаль, но, наверное, это было неминуемо. Я надеялся, что они позволят ему верить, что я здесь только из-за боя. Я не хотел, чтобы он беспокоился обо всем остальном.

– Где Милли? – спросил я, прерывая затянувшуюся паузу.

– Разговаривает по телефону в коридоре.

– А Моисей?

– Пошел в кафетерий, чтобы взять нам что-нибудь на завтрак.

Я кивнул. Значит, Моисей присматривал за ними. Это хорошо. Энди, Кори, Аксель и Майки тоже за ними приглядывали, но они уже уехали домой.

– Что ты сделал со своими волосами, Генри? – поинтересовался я, когда он замер в шаге от моей кровати.

Генри нервно провел руками по своей гладкой голове. Его лицо выглядело иначе без копны волос, и я впервые заметил сходство между ним и его сестрой. У них одинаковые глаза. Глаза Милли выглядели бы точно как у Генри, если бы она могла видеть. А так их форма, голубой цвет, густые ресницы были одинаковыми.

Внезапно Генри сел на край моей койки, и когда мальчик снова на меня посмотрел, его глаза заблестели, а губы задрожали.

– Брайан Пикколо был раннинбеком «Чикаго Беарз».

Я озадаченно уставился на него и задумался на минуту. Затем меня осенило:

– Да, был.

Был . Брайан Пикколо умер от рака в возрасте двадцать шесть лет. Мне сейчас столько же. Я заставил Моисея посмотреть со мной «Песню Брайана», проплакал весь фильм, хоть и видел его уже десятки раз, а затем целый месяц называл его Билли Ди. Это забавнее, чем называть его Гейлом, в честь Гейла Сэйерса, лучшего друга Пикколо. Моисей не оценил шутку, но отношения между Джеймсом Кааном и Билли Ди Уильямсом были довольно похожими на наши. Наверное, таким образом я, по подобию Генри, пытался выразить свою любовь, не говоря ему о ней напрямую. По всей видимости, я тоже напоминал Генри Брайана Пикколо. Я был польщен. И испуган.

– Ты постригся ради меня, Генри?

Тот кивнул и снова нервно провел рукой по голове.

– Моисей сводил меня в парикмахерскую.

– Серьезно? – мое сердце защемило при мысли о друге. – Классное ощущение, правда?

Генри снова кивнул.

– Шакил О’Нил, Майкл Джордан, Брайан Урлахер, Мэтт Хасселбэк, Марк Мессье, Андре Агасси…

– Мы практически близнецы, – перебил я его список лысых спортсменов.

– Знаю. Я хочу быть похожим на тебя.

Мое сердце заныло пуще прежнего. Порой Генри был просто неотразим.

– Можно потрогать твою голову?

Я просто хотел, чтобы он подошел ближе. Обнять его хоть на минуту.

Генри встал и замер передо мной. Я потянул его за руку, и он сел, наклонив голову и глядя в пол.

Я начал ласково водить ладонью по его голове, чтобы утешить, но, как бы мне ни было ненавистно это признавать, я был беспомощен.

Внезапно всхлипнув, мальчик прижался к моей груди, и я обнял его, поглаживая по остриженной голове. Он немного поплакал, намочив мою больничную рубашку слезами, и все это время крепко меня обнимал, словно боялся отпустить. Затем он заговорил:

– Давид «Таг» Таггерт, претендент на чемпиона в полутяжелом весе с послужным списком из двадцати побед, двух поражений и двенадцати нокаутов.

Генри говорил как подвыпивший комментатор, который постоянно икал и невнятно выговаривал слова. Его голос звучал приглушенно, но я заметил, что он добавил мою недавнюю победу к моей биографии.

– Неплохой список, да?

– Ты боец! – прохныкал он.

– Так и есть.

– Ты любишь драться, – не унимался он.

– Да.

– Ты боец! – голос Генри повысился, и до меня наконец дошло, что он хотел сказать.

– Это другая битва, Генри, – я продолжал гладить его по голове.

– То же самое.

– Вовсе нет.

– Ты боец!

– Генри…

– Милли борется! – перебил он.

– Еще как. Каждый чертов день.

– Майки борется, – мальчик поднял голову с моей груди.

Я мог лишь кивнуть.

– Моисей борется.

В моем горле появился комок.

– Генри борется? – на сей раз это прозвучало больше как вопрос, нежели утверждение.

– Борешься, – прошептал я.

– Мой отец не боролся.

Он встретился со мной взглядом, и его глаза преисполнились мольбой, искренностью, решительностью и таким обожанием, что я не нашелся, что ответить. Сукин сын. Он меня убивал.

– Таг Таггерт лучший боец в мире, – продолжил Генри. – Лучший боец в мире.

Не знаю, как я мог подумать, что у Генри когда-либо были проблемы с коммуникацией.

– Мне нужно, чтобы ты остановился, Мо, – настаивал я, держась за дверную ручку.

Я сидел на заднем сиденье с Милли, а Генри занял пассажирское место рядом с Моисеем. Мы возвращались домой из Лас-Вегаса. Поездка не могла пройти хуже, даже если бы они привязали меня к крыше, как тетю Эдну в фильме «Каникулы». Я чувствовал себя в ловушке. Мне было некуда бежать. Я принимал препараты от приступов, и, как мне сообщили, «в штате Юта запрещено водить машину в течение трех месяцев после перенесенного приступа». В некоторых штатах, как Колорадо, вообще запрещали когда-либо садиться за руль. Они легализировали марихуану, но запрещали водить людям, как я. Бессмыслица какая-то.

Моисей встретился со мной взглядом в зеркале заднего вида. После нашей напряженной беседы в больнице на все мои реплики он отвечал хмыканьем или односложными словами, и его гнев и раздражение соперничали с моими собственными.

– Тормози! – рявкнул я. Либо он остановит машину, либо будет отмывать задние сиденья от моей рвоты.

Моисей резко вдавил педаль тормоза, съезжая на обочину, и из-под шин полетела галька и всякий мусор.

Я открыл дверь, вышел, сделал пару шагов и заблевал все правое заднее колесо Моисея. Надеюсь, теперь он доволен. Мне стоило догадаться, что так будет, – болеутоляющие всегда вызывали у меня тошноту. Я прислонился к машине, поскольку у меня кружилась голова, все тело бил озноб, и все это чертовски меня бесило. Я же крутой! Я работал до седьмого пота, чтобы стать таким. Я сильный! Но все, что я мог в тот момент, это качаться и цепляться за пикап, моля мир замереть, чтобы я не упал.