Елена Гонцова - Подари мне краски неба. Художница

— Отчего же? Мне кажется, тогда я готова была ко многому. Да правда, правда. — Она обращалась к старому мастеру почти просительно.

— Тогда ты была еще маленькой.

Наташа вспомнила свою, псковскую истерику, завершившуюся чудесным вечером, который сблизил ее с Владиславом.

Не согласиться с учителем она теперь не могла.

— Я ведь не лучшая ваша ученица, — виновато сказала она.

Бронбеус посмотрел на нее бесхитростно и прямо.

— Ты имеешь в виду Владислава? Это особенная статья моей деятельности. Он всегда был слишком серьезен, слишком замкнут. Его буквально выталкивать приходилось к людям.

— Мне он тоже поначалу казался бирюком.

— Это он перед тобой кочевряжился. Или еще что-то. К тому времени как ты его встретила, он вполне полюбил человеческое общество. Странной любовью, конечно.

— Я видела только одну его картину, и фрески он восстанавливал гениально.

— Как бы это тебе объяснить, Наталья, это и есть его… картины. Это его видение. Он замечательный изограф.

— Бирюк все же, — несколько разочарованно сказала Наташа, — другой, но бирюк.

— Отчего же, — возразил Бронбеус, — думаю, что он собирается рассказать о себе сам. Ну или показать. И я не вправе ему в этом препятствовать. Это у него теперь увлечение такое. Он вообще удивительно увлекающийся человек. Первые списки с древних икон он делал поразительным образом, пользуясь огромным увеличительным стеклом, столь мелкой проработки деталей я вообще не могу припомнить. Для Славы прежде всего характерна работа с колоссальным запасом прочности, что ли. Уверен, что в жизни он такой же. Я-то другой, куда мне его понять. Скажу только, что он перепробовал множество профессий. Скульптор, камнерез, ювелир, да бог знает что еще. Из него вышел бы грандиозный режиссер, если бы…

И старый мастер махнул рукой, мол, все вы, дети, незнакомое племя, гадай тут о вас.

Наташа подумала, что Владислав был для него чем-то вроде сына. Супруга давным-давно жительствовала в Польше, единственный ребенок, большеглазый изнеженный мальчик, которого показывала фотография на письменном столе, умер там же лет десять — двенадцать назад. Сейчас ему было бы столько же лет, сколько Владиславу. Стало быть, реставратору всего тридцать лет. Он старше ее на десять. Когда же он все успел? Да еще воевал.

Наташа подумала, что он снова может отправиться на войну. Эта мысль показалась ей невыносимой.

Она должна обратить его к мирной деятельности. Например, к ремонту квартиры. Для реставратора такого уровня — это легкая прогулка. Идея ей пришлась по душе. Уж ей-то он не откажет. И она сможет блеснуть перед ним своей хозяйственностью и домовитостью. Не все же она от бандитов бегает и живет по чужим углам. Но вдруг он поглядит строго и сообщит, что немедленно уезжает во Францию, например.

«Что это он поперся во французское посольство? Почему не в английское? Он больше похож на англичанина. Пробковый шлем, карабин, выгоревшая одежда, юг». Она с досадой подумала: «Обещал мной заниматься, а сам исчез».

Ремонт действительно показался Наташе единственным выходом из того, что сейчас происходило. Во-первых, так она может объяснить разгром в квартире, не травмируя при этом Тонечку и Зою Егоровну, во-вторых, ремонт напоминал ей реставрационные работы, которые она с недавних пор полюбила.

— Слава с пяти утра на ногах, — словно ответил ее мыслям Бронбеус. — Не думай, что для него это утомительно. У него монашеская закалка.

Она была уверена, что Бронбеус знает о происшедшем в Никольском-Трубецком, но просто-напросто не хочет раньше времени заводить разговор об этом. Да что за разговор тут может быть?

Можно было бы произнести культовую фразу: «Я подумаю об этом завтра», но и тут что-то не сходилось. Наташа решила придумать картину. Но фрагменты теснили друг друга, и целого она сложить не могла.

«Не его ли рук дело эта бандитская распря? Не это ли имел в виду Бронбеус, отмечая большие режиссерские задатки своего любимого ученика?»

Она представила, как он в криминальном стиле сообщает по телефону место, где находится предмет вожделений, изготовленная ею матрица, прибавляя что-то, захватывающее бандитский дух, как ориентирует туда же группу захвата.

«Это значит, что он знал много больше, чем я могу себе представить сейчас. Фирма, ценные бумаги которой хотели получить преступники, была французской. Неужели Владислав работает по совместительству на какие-то французские структуры? Опять же французское посольство. Теперь на каждом шагу сталкиваешься с буржуйскими проявлениями. Чем этот реставратор не буржуи? Кажется, он любит Леонардо да Винчи. Уж тот-то был штучка. Одевался не хуже Владислава Алексеевича. Да и фресками баловался».

Наташа подумала, что вплотную подошла к разрешению этой загадки.

«Он, скорее всего, причастен к этой фирме, академию же представляет до кучи, меценатствуя, так сказать. Денег у него куры не клюют. Во Пскове работал бесплатно, сам говорил. У таких фирм служба безопасности работает как часы. Узнали заранее, что готовится попытка дискредитации доброго имени фирмы. Как узнали? Да так вот узнали, и все. Бронбеус тоже что-то скрывает. Ведь он этого Льва Шишкина знает как облупленного. Стало быть, Владислав знал не меньше. Я оказалась приманкой. Этот доблестный представитель французской фирмы рисковал мной, потеряв стыд и совесть. Негодяй. Я-то думала, спаситель явился. А он боролся за свою собственность».

Так думала Наташа довольно вяло, сообразив одно: дело-то было серьезное.

Что-то говорило об этом неопровержимо. Свидетельствовало без лишних вещдоков. Радовало то, что до рядового исполнителя этого гнусного заказа никому на таком уровне нет особого дела. Это точно. Но, выпутавшись из одной истории, она влипла в другую, из которой вовсе не было рационального выхода, только иррациональный.

«Владислав во Пскове говорил, что давно следит за мной. Как бы невзначай проговорился. Как Леон Киллер неизбежно должен был назвать имя Стаса и назвал-таки. Все люди одинаковы. Тоже, нашла себе принца. Принц-буржуй, блюститель интересов собственной фирмы».

Она уже превратила его в магната.

Но все-таки пасьянс почему-то не складывался.

Владислав из французского посольства не возвращался, чтобы быть немедленно допрошенным Наташей, которая уже сгорала от нетерпения разрешить все друг друга опровергающие загадки.

«Наверное, по магазинам шатается, подарки покупает, чтобы вину загладить».

О какой вине она вела речь, было уже непонятно. Виноват, что раньше не вмешался? Но во что он должен был вмешаться? Бронбеус и он знали обо всем, кроме того, что ко всему этому процессу причастна она. Так тут она одна виновата. Перед отъездом во Псков она ведь могла все рассказать учителю. Не только могла, но собиралась сделать это. Что ее удержало? Какой-то ложный стыд или гордость. Мол, сама справлюсь, сама во всем разберусь.