Елена Гонцова - Подари мне краски неба. Художница

На электричке они проехали до платформы Мичуринец и оттуда по травяной дорожке вдоль полотна двинулись к тайнику в сторону Переделкина.

«Как все нелепо, — думала она, — действительно, я и не знала, что можно быть идиоткой и не догадываться об этом».

На что она надеялась еще несколько дней назад? Что ею руководило? Что это за деньги, которые она сняла в сберкассе и спрятала в пустынном и диком месте?

Никакой нелепости в происходящем, как видно, реставратор не находил. Стадо белоснежных коз, переходящих полотно, деревенский воздух, огромный дуб, залатанный кое-где листами железа, — все ему нравилось.

— Бронбеус, — заметил он, разглядывая дуб.

— Ты обшил его железом?

— Да нет, он сам.

— Ты никогда не бывал здесь?

— Нет, это ведь городок писателей. Они, верно, и сейчас тут живут.

Мне кажется, вот эти собачки с маленькими бородками или вон те, такие продвинутые и внимательные, — души советских писателей, которые тут обитали. Смотри, какие они смешные. Но могут и укусить.

— Не смейся над чужим горем, — рассердилась Наташа. — Красивое место. Тут недалеко жил Пастернак, к нему в гости Заболоцкий приезжал. Все остальное не имеет значения. А потом, тебя не сильно-то укусишь. Прибьешь собачку за ее советскость и глазом не моргнешь.

— Тут ландшафт, как на брейгелевской картине «Возвращение стад».

— Не подлизывайся, — сердилась Наташа, — это мой ландшафт. У Брейгеля своих довольно. А сейчас не подглядывай, — попросила она, — выковыривать деньги, спрятанные в несчастье, — дело интимное, сокровенное.

— Ты уверена, что это здесь? — засомневался он. — Это, конечно, центр города, но тут явно не ступала нога человека. Никогда.

— Уверена, уверена, — отвечала она, — подержи свой гонорар-подарок. Я босиком прогуляюсь.

Денег на месте не было. И места этого не было. Она пришла в недоумение. В арке зашумел ветер, почудился странный голос, окликающий ее, вроде того, из сна. Она потерла глаза и увидела, что зашла в арку с другой стороны.

Деньги были на месте, утрамбованные в тот самый контейнер из-под салата. Она засунула контейнер в пакет и вернулась, вспомнив, как буквально прокрадывалась несколько дней назад с другой стороны железнодорожного полотна, чтобы не быть замеченной, к заранее придуманному тайнику. Она была та же сейчас.

Но она была не одна.

От этого она чувствовала себя, вопреки здравому смыслу, более слабой.

У колодца, где саврасовский старик полоскал бесчисленные бутылки, она вымыла ноги и опять стала чуточку выше на каблуках.

— Я думаю о нашем замечательном старике, — сказал Владислав. — Чем бы я стал без него, подумать страшно.

— Что ты имеешь в виду?

— Вопрос поставлен неверно. Я имею в виду тебя.

— Мне его жаль, — ответила она, прикинувшись, что не поняла. — А что я могу сделать для него. У меня мама, брат. Дай бог, чтобы Васенька выздоровел. Я могу иногда навещать старика. Например, сварить огромную кастрюлю украинского борща.

Она поймала на себе мгновенный взгляд реставратора.

«Так он пишет свои картины, — подумала она, — если он их вообще пишет».

Она представила, что реставратором управляет нечто, настолько превосходящее его самого, не говоря уж о ней, или старике, или ком-то еще, и испугалась, что тот может сейчас же отдалиться, а потом и вовсе канет в своих палестинах.

«Где-то ведь жил да был все это время… без меня. Без кого бы то ни было».

Так деликатно поправила она свои размышления.

— Нужен, конечно, ему борщ мой. Да и вообще-то мое присутствие, сколько я теперь понимаю, в основном надрывало ему сердце. Я тут не красуюсь. Это правда.

— Это не обязательно.

— Что «это не обязательно»? — передразнила она.

— Да все

— Не человек, а загадка природы.

— Какая самокритичность!

— Да я же о тебе.

— Нет, о себе.

— Какая самоуверенность, — ответила Наташа безо всякого упрямства, а только чтобы ответить. — Чем без толку со мной препираться на неизвестную тему, лучше бы ответил, как жить будем дальше?

— А ремонт квартиры?

— Ах да! Как это я забыла. Мешок денег тащу, а для чего?

— А говоришь, что знаешь себя.

— Да нет, не знаю. Себя — не знаю и тебя — не знаю. Как меня земля носит такую — тоже не знаю. Но ведь носит же. Есть же на мой счет какой-то замысел. Я что-то не уверена в моей способности ему соответствовать.

— Да редко кто соответствует, разве что злодей всегда полностью соответствует злодейскому замыслу. Там полное подчинение. А тут — свобода.

— Ты шутишь, а мне не до шуток.

— Надо поспешить к старику.

— Надо, — согласилась Наташа, — чем ты встревожен?

— Да так. Хотел бы я заблуждаться, хоть в этот раз.

— Что-то не припомню, чтобы ты хвастался. Или я близорука и в этом?

— Понимаешь, негодяй, которого ты знаешь, все же узнал меня в последний момент. Когда я учился, этот Шишкин еще преподавал в институте. А у него и без того есть причины мстить Бронбеусу. И теперь он свяжет все свои неудачи со мной… Это может его прямиком привести в Сокольники.

— Что же ты раньше не сказал мне об этом! Скорее же, скорее!

Они добрались до квартиры в Сокольниках довольно быстро. Владислав, которому почудился шум борьбы в квартире, стремительно и бесшумно открыл дверь и влетел внутрь.

Ни Бронбеуса, ни кого-либо другого в квартире не было.

Письма тоже не было никакого.

Наташа пришла в состояние крайней паники.

— Но мы ведь так не договаривались, да? Он не должен был никуда идти. Он собирался ждать нас, чтобы ужинать с нами вместе. Где теперь его искать? Куда он мог его выманить, подонок? Как старик мог пойти на эту встречу? Зачем?

— Это исключено, Наташа.

— Не-е-ет! — разрыдалась она. — Даже если все так, кто позволил тебе так пугать меня? Я не вынесу всего этого, наконец. Я же с ума сойду. Сплошные тайны и загадки. Ты производишь впечатление нормального и даже сверхнормального человека. Нормальный иностранец в постсоветской Москве. Глядишь на нас как на аборигенов, с полупрезрением. Бандюганов мочишь в сортире. Ты погляди на себя в зеркало, только не ужасайся. Твой холодный взгляд кого хочешь доведет до исступления. И ни слова о себе до сегодняшнего дня, и Бронбеусу запретил о себе говорить. Ты закупил во Франции вина и пудришь мне мозги для чего? Сколько ящиков этого пречудного напитка у тебя еще при себе и где ты хранишь это добро? Приманкой меня сделал, чтоб фирмочку свою французскую соблюсти в спокойствии. Разволновался немного, Штуцеру этому дурацкому чуть не полголовы снес. Как бы за меня. За мошну свою ты кулачищами машешь. За сундуки свои парижские.

Давно и подспудно готовившуюся истерику не пресекло, но только расцветило новыми красками внезапное появление Бронбеуса.