Елена Гонцова - Подари мне краски неба. Художница

— Ах так! — завопила Наташа, собираясь с силами. — Домашний арест мне тут устроили. Вы мне кто? Родители? Я вам кто? Дите несмышленое?

— Конечно, — невозмутимо ответил Бронбеус. — Дите. Слава, возьми ее на руки.

— Наташа, — взмолился реставратор, — успокойся. Сейчас же ты будешь знать все.

Необыкновенный тон Владислава подействовал на Наташу. Не меньше подействовало и то, что от нее больше не будет никаких секретов.

— Простите меня, — сказала она. — Я никак не могу поверить, что все уже позади. К тому же эти деньги, которые я забрала в Переделкине, я не знаю, откуда они. Боюсь, что они тоже криминального происхождения. Что-то, кто-то опутывает меня, чтобы потом предъявить мне счет. Я ведь уже знаю, как это бывает.

— Эти деньги, — невозмутимо ответил Владислав, — заработаны тобой. Только ничему не удивляйся. Твои работы я собирал по мере поступления их на кафедру творчества через Бронислава Бенедиктовича, несколько картин я купил для себя. Банковские реквизиты я нашел в твоем сайте. Продавал я картины по международным расценкам, все правила и законы соблюдены. Твои картины в лучших коллекциях и музеях мира. Недавно, когда я делал доклад в Парижской академии о твоих работах, был заказан буклет с репродукциями картин, приобретенных разными музеями. К твоему приезду в Париж его уже издадут. Не беспокойся. То, что я прежде не посвятил тебя в это, пусть не обижает тебя. Мне показалось, что ты начнешь капризничать, затопаешь ногами, вот как только что, запретишь распоряжаться твоей интеллектуальной собственностью, ну и так далее.

Или совсем скроешься от меня. А это было бы для меня невыносимо.

— Отчего? — мрачно спросила она.

Первое, что пришло ей в голову после всех злокозненных испытаний, что из одной ловушки она угодила в другую. От этих мыслей стало страшновато. Дело не в том, что Владислав Алексеевич расставил какие-то сети, вовсе нет.

Он не собирался этого делать, но сеть тем не менее сплелась. И сквозь нее все будет видеться в ложном свете.

Но реставратор продолжал удивлять ее все больше и больше.

— Помнишь, я уходил, когда мы с учителем задумали устроить ловушку на даче? Так вот, потом я ходил во французское посольство и оттуда, по каналам посла, перевел деньги на счет клиники для твоего брата. Это те деньги, которые ты вскоре получишь за картину «Озеро», приобретенную в частную коллекцию. Правда, это пока единственная столь выгодно проданная картина. Зато музей — престижно. Помнишь, я говорил тебе, что подумаю в течение двух дней о своей жене. Так вот, я подумал, и в принципе уже давно.

— Подожди, — сделала Наташа слабый предупредительный жест. — Я не помню и не понимаю.

— При Брониславе Бенедиктовиче я прошу тебя стать моей женой. Я слишком долго думал об этом и потому боялся отказа.

Реставратор произнес две эти фразы раздельно. Вторая была явно заготовлена давно. Это Наташу и покорило, и развеселило, и растрогало. Он мог произнести эти слова во Пскове, например. Что же не произнес-то?

Все сложилось бы по-другому. И потому она немного капризно и опасливо ответила:

— А сейчас не боишься?

— И даже сейчас боюсь.

— Я должна все обдумать, — ответила Наташа, — все и даже это. На меня точно гора свалилась. Можно я уйду в свою комнату?

И, не дожидаясь ответа, тихонько побрела, поджав плечи и опустив руки.

Признание и предложение Владислава не было для нее таким уж неожиданным.

Что-то подобное должно было произойти. Она вообще ждала, что предложения замужества скоро валом повалят, если только она останется жива и невредима. В этом у нее не было ни малейшего сомнения, даже заранее созрел холодный и насмешливый интерес.

А в этом человеке запросто сошлись все возможные признания и предложения.

Но то, что она узнала о его давнем внимании к ней, было Наташе мучительно, и предложение показалось ей чуть ли не силой вырванным у Владислава.

Он не мог сейчас поступить иначе. И это ей не нравилось. Хотелось, чтобы он еще поухаживал за ней. Полгода, например. Или эти полгода уже миновали в несколько дней? О таких тонкостях рассуждать было невозможно. Какие уж тонкости, когда она столько нагромоздила всего, что запросто погребла бы себя под обломками.

Ведь матрица-то не найдена. Ее могут ждать крупные неприятности. Как отнесется к этому Владислав, его мать, отец, какой-то немыслимый фирмач, об этом страшно было подумать. Решив, что ситуация сейчас усугубилась до самой крайней черты, и опять по ее вине, она попробовала хоть как-то отвлечься.

Она достала из угла рисовую бумагу, взяла пакет с красками Первым делом в ее руки попалась плоская картонная коробочка из-под скульптурной мастики.

«Странно, — подумала Наташа, — как оказалась здесь эта коробка. Зачем я брала с собой мастику? Мне она сейчас совершенно не нужна». Она машинально открыла коробку и еще больше удивилась. Обыкновенно мастика расфасована в плотные полиэтиленовые пакеты, герметично запаянные. Тут же лежало нечто, завернутое в ветошь и промасленную бумагу.

Наташа развернула бумагу и ахнула.

Схватив содержимое коробки, она выбежала в коридор и ворвалась в кабинет Бронбеуса с криком:

— Владислав, я согласна! Вот она! Это она! Это она!

На ее ладони лежала матрица.

— Я не сомневался, что ты ее найдешь. Ты умница, Наташа. — Владислав взял ее на руки и закружил по комнате.

Бронбеус, что-то мгновение назад выговаривавший любимому ученику, пожал плечами и развел руками.

— Немедленно и торжественно утопить ее в Москве-реке, — воскликнула Наташа через минуту, у нее еще кружилась голова и дрожали руки, а в ступнях точна разбегались маленькие алмазные иголки, нужно было сейчас же освободиться от злосчастного изделия.

Они поехали к Москве-реке и с громкими возгласами бросили пластинку в темную воду.

— Отвяжись худая жистъ, привяжись хорошая, — кричала Наташа, — она утонула, она утонула! Надеюсь, тут не водятся реликтовые щуки, которые глотают металлические предметы.

И не родился тот рыбак, который поймает такую рыбину, и нет той кухарки, которая вытащит из рыбины матрицу. Навсегда запомню Большой Устьинский мост.

— Я тоже, — ответил Владислав.

— Что же ты, — укорила она его, — не предложил мне выйти замуж там, на другом мосту? Во Пскове. Я даже не знаю его названия.

— Вот потому, — рассмеялся Владислав, — что ты не знала, как он зовется.

— Ну а если серьезно?

— А разве ты не помнишь, что торопилась вернуться к себе?

— Да совсем наоборот, я изо всех сил хотела, чтобы ты не прогонял меня. Не было бы никакой матрицы и всего этого кошмара.

— Наверное, — задумался он, — но я же сказал, что боялся отказа.

— Мне трудно в это поверить, ты не из пугливых. Может быть, ты чувствовал во мне нечто, как бы это сказать, зажатость, страх?