Татьяна Ефремова - След на воде

Димыч явно не ожидал такой бурной реакции. Даже не сказал ничего в ответ, только хмыкнул.

В каюту, правда, тоже не ушел.

Ну, и я решила стоять на своем до конца. Тоже осталась на палубе комаров кормить. На какие только жертвы не пойдешь из принципа.

Так и сидели рядышком на скамейке в угрюмом молчании. Как поссорившиеся влюбленные.

Минут через пять напряженного молчания появился, наконец, долгожданный свидетель.

Им оказался матрос Стасик. Его именно так все и звали — Стасик. Ни на Станислава, ни на Стаса он не тянул — маленький, юркий, беспрерывно стреляющий черными глазками. Он, кажется, и не брился еще. Смуглое мелкое личико было гладким, как у девочки. Гладкостью сходство с девочкой и заканчивалось. Миловидным Стасик не был. Мелким своим подвижным личиком он здорово напоминал грызуна, постоянно озабоченного поиском пропитания.

Одним словом, обычный парнишка лет семнадцати от роду, попавший на практику от речного училища на наш «Михаил Зощенко». Его даже речная форма не делала взрослее. Стасик — он Стасик и есть.

Сейчас, впрочем, он был в «штатском» — в джинсах и ненормально яркой зеленой майке.

Димыч, не вставая, протянул Стасику руку, видно, чтобы не смущать пацана серьезной разницей в росте.

— Ты что так легко оделся? — поинтересовался он. — Ветер холодный, замерзнешь.

— Не замерзну, — важно сообщил Стасик, зыркнув на меня глазками.

Я демонстративно отвернулась в сторону, но со скамейки не поднялась. Нечего! Пусть сами уходят, тем более, я одета как раз тепло, могу сидеть хоть до утра.

Стасик уселся между нами и преданно уставился на Димыча. Тот, не торопясь, листал свой блокнот и вопросов пока не задавал.

Стасик начал нетерпеливо ерзать на скамейке — видно, не такой уж закаленный, каким хочет казаться.

— Двенадцатого у тебя вахта вечерняя до скольки была? — спросил Димыч безо всякого интереса.

— Двенадцатого? — добросовестно задумался Стасик. — Двенадцатого, значит…

— Это когда официантку убили, — подсказал Димыч.

— С шести до двенадцати, — сообразил парнишка, — то есть до двадцати четырех.

— С одиннадцати до двенадцати чем занимался?

— Да так, — пожал плечами Стасик, — уборкой.

— На корму заходил? Вот сюда, — для наглядности Димыч ткнул пальцем в палубу перед собой.

Стасик проследил взглядом указанное направление и согласился:

— Ага, заходил. Не все время здесь был, но несколько раз заходил. По делу, — уточнил он важно.

— Видел кого-нибудь?

— Карину не видел, — быстро ответил Стасик.

— Я тебя не про Карину спрашиваю.

— А про кого?

— Про остальных. Кто здесь вечером был?

— Из команды? — уточнил свидетель.

— Все! Все, кого видел. А что, и не из команды кто-то был?

— Мужик был один. Турист. Молодой.

— Что делал? — спросил Димыч, враз поскучнев. Про туристов он твердо решил не думать.

— Ничего не делал. Стоял, курил. Молодой такой. Из иностранцев.

— Откуда знаешь, что из иностранцев? Может, это кто-то из наших. Ты разговаривал с ним, что ли?

— Не, не разговаривал. Но точно не русский. Русские же позже заселились, а этот вместе со всеми приехал, из аэропорта. Я его чемодан тащил в каюту.

— А сам он что, немощный?

— Дим, здесь так принято, — вмешалась я. — Багаж туристов разгружают из автобусов матросы. Они же и по каютам вещи разносят. У нас же четырехзвездочный отель. Сервис.

— Ни фига себе! — возмутился Захаров. — А почему нам никто вещи по каютам не разносил? Что за дискриминация?

Я представила, как по узкому коридору бредет, пошатываясь под тяжестью Захаровского чемодана, тощий Стасик, а за ним вальяжно шествует Димыч, довольный правильным к себе отношением. Было в этой картинке что-то от рабовладельчества и эксплуатации человека человеком.

— Не стыдно тебе? — поинтересовалась я у ущемленного в правах отечественного туриста. — Ты что, развалился от того, что свой чемодан сам до каюты донес?

— Не развалился. И вообще, у меня не чемодан, у меня сумка небольшая. Она легкая. Тут дело в принципе. Почему это к иностранцам одно отношение, а к нам другое?

— Потому, что иностранцы — это, в основном, бабушки-божьи одуванчики. Им тяжело самим вещи нести. А вы молодые и здоровые. И сумки у вас легкие, сам сказал.

Стасик слушал наши препирательства, притопывая от нетерпения ногами. Или не от нетерпения, а от холода. Подмерзать начал в своей изумрудной маечке.

Смотрел он исключительно на Димыча, ловил каждое слово. На меня внимания совсем не обращал, даже голову в мою сторону не поворачивал. Вот это я понимаю, дискриминация! Это не вам не чемодан самому в каюту тащить, тут посерьезнее будет.

— Черт с ними, с иностранцами, — подвел итог Димыч. — Тут со своими бы разобраться, не до божьих одуванчиков. Кого еще видел вечером двенадцатого?

— Пацанов наших. Жеку, Славяна, Леху, еще одного Леху…

— Чего делали?

— Ничего. Стояли, курили.

— Еще кого? Вспоминай подробно.

— Витьку еще видел. У него вахты не было, он просто так стоял.

— Курил?

— Ну, да. Курил. Ждал кого-то.

— Откуда знаешь, что ждал?

— Он сам сказал. Я спросил, чего он не уходит? А он говорит, мол, человека одного надо дождаться, разобраться с ним.

— Ух ты! — заинтересовался Димыч. — А что за человека, не сказал?

— Не сказал. Он вообще нервный какой-то был. Наорал на меня. Ну, я и не стал с таким долбоном связываться — не хочет рассказывать, пусть стоит себе. Псих, короче.

— Витька — это Синцов, что ли? Во сколько ты его видел? Хотя бы примерно.

— После одиннадцати точно. Он еще сказал, что подождет до полдвенадцатого, и если тот человек не придет, сам пойдет его искать, и тогда тому хуже будет.

Димыч пометил что-то в блокноте и поторопил задумавшегося Стасика:

— Еще кто был?

— Да много кто. Дядя Вася заходил. Бармен из ресторана был, мусор приносил в мешке. Стюардессы были, Машка с Ленкой. Ничего не делали, стояли, курили. Еще Володин Андрюха был, из ресторана. Не знаю, зачем, просто пришел, посмотрел и ушел. Еще Миха был, санмеханик, стоял, курил. Коля еще, рулевой, тоже курил…

Выходило, что в тот злополучный вечер на корме стояло-курило чуть не полкоманды. Это не считая неизвестного молодого иностранца, которого Димыч упорно не хотел брать во внимание. Даже удивительно, как при таком скоплении народа убийце удалось сделать свое страшное дело? Вот уж точно, когда надо, никого рядом не оказывается.

Когда Стасик ушел, бросив на меня прощальный, полный презрения взгляд, я спросила у Димыча:

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Много чего думаю, — буркнул он. — В основном, нецензурного. Такая толпа была на корме, а девчонку задушили незаметно. Только от трупа избавиться не успели, как видно. Помешал кто-то. Найти бы этого кого-то.