Изабелль Брум - Год и один день [litres]

Больше он ничего сказать не успел: Хоуп обхватила ладонями его лицо, притянула к себе и поцеловала так сильно и страстно, как никогда прежде не целовала. Когда она, наконец, отстранилась, вид у Чарли был несколько ошалелый.

– Прости, – пробормотала она. – Я только…

– Не извиняйся. – Чарли вручил ей стаканчик и взял ее за руку. – Я хотел выпить горячего шоколада на улице, пока мы гуляем, но теперь думаю, в отеле это делать гораздо приятнее…

Хоуп кивнула и сразу ощутила, как ее влечет к Чарли: хотелось скорее с ним соединиться, чтобы отогнать черные мысли…

– Пойдем проверим.

Горгулья злобно смотрела вниз со своего насеста на крыше собора; ее лицо и все тело выражали крайнее неудобство. Вода, которая прежде стекала с крыши и выливалась через пасть, замерзла, наделив горгулью плоским ледяным языком с зазубренными краями, красиво поблескивающим в тусклом солнечном свете.

Софи знала, что горгульи призваны охранять собор от злых духов, поэтому у них такой жуткий вид. Однако теперь все эти твари казались ей скорее забавными, чем страшными. С годами она даже прониклась к ним теплом.

– Что, как в зеркало на себя любуешься? – усмехнулся бы Робин, будь он здесь.

Его отсутствие болью отзывалось в сердце. Софи взглянула на соборные часы, усилием воли пытаясь ускорить движение стрелок. Вот вечно так: хочешь, чтобы время пролетело незаметно, а оно, как назло, еле тащится. И наоборот. Глядя в пустые глаза оскалившихся каменных тварей, Софи чувствовала, что все прошедшие мгновения ее жизни промчались как вихрь. Сейчас бы вернуться в прошлое, ухватить обеими руками драгоценные воспоминания, а потом разложить где-нибудь в укромном уголке, разгладить бережно, точно растения для гербария, и любоваться ими, когда захочется.

Тотчас, будто по сигналу, забили куранты на ратуше. Они словно смеялись над ее глупыми фантазиями. Время идет, и от этого никуда не денешься, говорили они. Уж в Праге-то точно. В этом городе, куда ни посмотри – обязательно увидишь часы. Они просто повсюду, и не только на церквях, монастырях и административных зданиях, но даже на фасадах магазинов, на столбах, на стенах многих жилых домов. Софи казалось: если закрыть глаза и прислушаться, то непременно услышишь тиканье.

У входа в собор собралась огромная толпа туристов, и Софи отошла в сторонку – подождать, пока они гуськом пройдут внутрь. Маленький мальчик в ярко-зеленой шапке держал за руку мать и едва волочил ноги, сетуя о чем-то на неизвестном Софи языке. Впрочем, нетрудно было догадаться, что все эти соборы и церкви до смерти ему надоели, он на них насмотрелся так, что на всю жизнь хватит, и нельзя ли им теперь найти занятие повеселее, пожалуйста? Мама нагнулась, что-то прошептала на ухо сыну – и тот зачарованно посмотрел на крышу. У горгулий появился новый поклонник.

Родители часто рассказывали, что Софи была ужасным ребенком. Не то чтобы она плохо себя вела, скорее отличалась неуемным любопытством и редкой самостоятельностью. Могла, к примеру, без ведома мамы и папы убежать куда-нибудь – посмотреть на что-то любопытное или затеять игру. Софи не понимала, почему они так злятся, пока не познакомилась с Робином. Теперь она на собственном опыте испытала, каково это, когда самый дорогой и близкий тебе человек часами где-то пропадает. Увы, как и ее родители, она вновь и вновь понимала, что ругать этого человека за то, что он просто живет как хочет, – дело непростое.

– Я его убью! – клялась Софи маме, когда Робин недавно опять отправился «побродить» (так он это называл). То, что так умиляло в фильме про австралийца, дерущегося с крокодилами, ни капельки не радовало в настоящей жизни, особенно когда от твоего парня ни слуху ни духу уже восемь часов, а его мобильник отключен.

– Ничего, скоро объявится, – заверила ее мама. – Никуда не денется.

– Я просто не понимаю, зачем он так со мной поступает! – простонала Софи, принимая у папы чашку чая и сердито пиная ножку стола.

– Стол ни в чем не виноват, – заметила мама. А то Софи сама не знала.

– Из-за него я чувствую себя занудой, а я не зануда! Пусть гуляет сколько влезет и делает что хочет, но можно же написать: «Я цел, все окей»!

– Понимаю, милая, – сказала мама. Сделав сочувственное лицо, она принялась доставать из стиральной машины чистое белье. – Увы, человека невозможно изменить. А если будешь пытаться, в конце концов просто его оттолкнешь.

– Да я не хочу его менять, я хочу, чтобы он скинул мне одну жалкую эсэмэску! – Софи превращалась в заезженную пластинку и отдавала себе в этом отчет. Робин исчезал и раньше, и всякий раз дело заканчивалось бессмысленной ссорой, а бедным родителям потом приходилось слушать ее нытье. Она и сама не понимала, зачем так заводится из-за пустяка… Впрочем, стоило Робину вернуться из одиночного странствия и восторженно протянуть ей камеру с сотнями новых фотографий, Софи моментально все ему прощала.

– Может, тебе и самой начать «бродить» по городу? – предложил папа. – В детстве ты постоянно этим занималась. Мы с мамой просто покоя с тобой не знали.

– Я повзрослела, – буркнула она. – И Робину давно пора.

На самом деле Софи просто не могла долго оставаться без него – причем с самого первого дня их знакомства на заснеженном мосту. Она не столько злилась на его независимость, сколько не желала упускать бесценные минуты, которые они могли провести вместе.

– Вы стоите в очереди?

Софи вернулась на землю. На нее вопросительно смотрела пожилая пара. Щеки у них раскраснелись на морозе, и они держались за ручки. Надо же, она и забыла, что стоит у входа в собор!

– Нет-нет, проходите.

Софи помотала головой, чтобы вытряхнуть лишние мысли. Ей всегда нравились такие старички: они столько лет провели вместе и так тонко чувствовали друг друга, что стали практически одним человеком. «Хочу состариться рядом с тобой» – в юности Софи не понимала, что в этом хорошего, а сейчас поняла. Ей хотелось быть рядом с Робином, когда первая седина тронет его виски, когда веки оплывут под гнетом проходящего времени. Ей хотелось водить пальцами по его новым морщинкам, наблюдать, как дрябнет кожа под подбородком и начинают проступать вены на тыльной стороне кисти. Именно она должна заглядывать ему в глаза, когда они подернутся дымкой старости, – и видеть под молочной пеленой былой огонь. О большем Софи и не мечтала: просто всегда быть с Робином.

Когда она наконец проложила себе путь сквозь снежную жижу и очутилась в соборе, волна туристов уже схлынула. Она немного постояла у входа, чтобы глаза привыкли к приглушенному свету. С обеих сторон от нее витражные окна взмывали к готическому сводчатому потолку: великолепное буйство цвета на фоне темных каменных стен.