Ульяна Соболева - Подонок

А она разотрет, носки чистые наденет и укрывает вторым одеялом, волосы гладит, а он не спит, дыхание затаит и… ментально кончает от каждого ее касания, от пальцев теплых и очень нежных. Только иногда хочется схватить ее руки. Заломить и заорать, чтоб не трогала… ему надо иных касаний, не этих, как у сиделки или няньки. С физиотерапевтом ни черта не вышло. Он даже не смог подняться на руках, едва привстал, тут же упал, корчась от боли. Не вышло ни на третий раз. Ни на четвертый. Она смотрит, а он, как лох немощный, даже приподняться не может, подтянуться. Ненависть к себе зашкаливает. К себе и к ней. Лучше б ее здесь не было. Лучше б шла она домой и не дергала его больше надеждами и присутствием своим не распаляла. Не сводила с ума. Не плавила его мозги.

Потом его увозили на массаж, но он не чувствовал прикосновений к своим ногам ни пальцами, ни молоточком, ни иголками. Полное омертвение. Врач кивала головой, что-то записывала, а он знал, что все это ни о чем. Ни хера ему не поможет. Зачем все это вообще нужно? Возвращался в палату и отворачивался к окну. Оля пыталась с ним заговорить, но он игнорировал каждое ее слово. Если ее не трогает его грубость, пусть тронет его полное безразличие.

— С первого раза может не получиться и даже со второго. Нужно пробовать снова и снова. Я читала…

— Ну да, гугл великий и могучий, да? Вы не понимаете, что это все херня?

— Нет, не понимаю. Потому что читаю похожие истории и…

— И что? Там случаются чудеса? Кто-то начинает ходить?

— Нет. Но…

— Но можно засунуть кому-то в задницу. Оля, я не встану с этой постели. Не начну ходить. Просто смиритесь и уходите. Не знаю, что за миссию вы там на себя взвалили, но меня спасать не надо. Когда ж вы это уже поймете, а? Когда вам надоест?

Она замолкала и просто не спорила дальше, делала вид, что ничего не произошло. Он мог бесноваться, говорить что угодно, молчать сутками, но она не уходила и все. А его под утро каждый день отчаяние давит каменной глыбой всей бесполезностью ее дежурств. Ее вот этих сидений рядом с ним. Видит же. Как тяжело с ним, как моется в узенькой душевой, как работает за столом и клюет носом от усталости. Потому что спит постоянно в кресле, а не на постели.

Как-то уснула прямо за столом, а Вадим голову приподнял, заглядывая на экран ноутбука — перевод с английского. Кажется, какая-то статья по психологии. Морщась потянулся к тумбочке, там тетрадь с ручкой — тоже ее. Она вообще вся сюда к нему переселилась. С тех пор как его из реанимации в отдельную палату перевели — это место стало и ее домом тоже. И Вадим не знал, злит его это или радует… Он знал одно, если ее не было рядом, ему хотелось сдохнуть. И, возможно, это было бы правильным решением.

И незачем носиться со всякими схемами лечения, которые ей начертили врачи, и от которых он отказался. Какая на хрен физиотерапия? Если у него даже не стоит, и он мочится в судно, ходить в перспективе даже не светит. Зачем эти долбаные ложные надежды? Зачем себе врать? Видел этот взгляд у нее — злость и разочарование, когда физиотерапевт ушел после того, как Вадим погнал его матом. И хрен с ней, пусть разочаровывается. Все равно все бесполезно. Вот и сейчас тянется за долбаной тетрадкой и не достает, спину аж разламывает от боли. До слез, бл*. Но он все же достал тетрадь и ручку. До утра переводил ее текст от руки в тетрадь. Локти дрожали и пальцы сводило с непривычки, но он продолжал упрямо, кусая губы. Все, что увидел на экране, перевел. Весь взмок и наконец-то уснул.

Проснулся от ее запаха. Он реально шибанул в голову, как наркотик. Ударил прямо в виски. Похлеще нашатыря для него. Глаза чуть приоткрыл, а она через постель его переклонилась и что-то там делает с окном, то ли вытирает, то ли дергает за ручку, и ее грудь у него прямо перед глазами. В горле не то что пересохло, там все потрескалось, как в пустыне… и он вдруг почувствовал, как заныло в паху. Сильно. Словно член не просто встал, а вздыбился, наливаясь кровью до рези. Потому что грудь эта перед глазами колышется, край лифчика чуть сполз, и ему видно в распахнутом вороте блузки ее сосок. Не стоячий, спокойный, выпирающий вперед, очень нежный. Представил, как взял бы его в рот, и он бы затвердел, и в горле рык застрял. Бл*******дь. От возбуждения адреналин вспенился до такой степени, что он почувствовал, как на висках выступили капли пота. Ладонь начало печь от жажды сжать это полное полушарие, смять, сдавить, сдирая этот лифчик, втянуть губами ее сосок. И вдруг она пошатнулась, балансируя коленом на краю его постели, а он тут же схватил за талию, удерживая. Оля вперед упала, руками на подушку уперлась, ладонями по обе стороны.

В глаза ему смотрит ошалело так же, как и он в ее глаза.

— Я… я хотела окно открыть. Там так тепло сегодня.

Вадим облизал пересохшие губы. А она на них взгляд перевела, и ее рот приоткрылся, и он снова почувствовал этот прострел в паху хорошо знакомый и привычный когда-то. Когда от возбуждения разум мутнеет, и похоть шкалит десятым валом. Ладонь на ее спине лежит, не просто лежит, сильно сжимает, и он чувствует ее дрожь.

— Больше ничего не хотела?

Дыхание учащается не только его. Но и ее. Грудь вздымается и опадает, а у него вообще под ребрами свистит и ходуном ходит.

— Хотела, чтоб ты дышал свежим воздухом. Врач…

— Тсссс.

Приложил палец к ее губам, от глаз оторваться не может, не лжет ведь… взглядом не солжешь. Он плывет, затуманивается. У нее очень мягкая нижняя губа, провел по ней, а потом сам не понял, как со стоном потянул ее к себе вниз за затылок и впился в ее рот губами. Оля дернулась всем телом вместе с ним. У нее охеренные губы, пи***ц, как он смог так долго продержаться и не попробовать их, не вгрызться со всем голодом, от которого почувствовал себя живым, почувствовал, как скрутило яйца от потребности разрядки. Даже если все это фантомно — по хеееер. Потому что это не просто кайф — это космическая нирвана. Языком вглубь ее рта, а там запах мяты от зубной пасты и ее дыхание, толкнуться в ее язык, сплетаясь с ним, с гортанным низким стоном, стискивая ее спину сильнее, впиваясь в затылок, в шелк спутанных волос. Чтоб не вырвалась, чтоб дала ему надышаться своими всхлипами и рваными вздохами. Думал, Оля начнет вырываться, но она обхватила его лицо ладонями и целует в ответ, жадно, исступленно целует, подставляя свои губы, дает их терзать, кусать, давить своим ртом на ее рот аж до боли, ударяясь зубами о ее зубы, до крови. Каждый стон обжигает кипятком, у него словно губы обнажены до мяса, так сильно чувствительно каждое касание. Сильнее толкается в глубину ее рта языком, и его трясет от возбуждения и дикого наслаждения. Нагло стиснул грудь жадной ладонью… и его накрыло с такой силой, что, казалось, разорвало на куски, как будто спираль внутри раскрылась, распарывая бешеным удовольствием все внутренности. И тело дернулось от запредельного кайфа. В ту же секунду Ольга отпрянула, сжимая блузку на груди, тяжело дыша и глядя ему в глаза.