Ульяна Соболева - Подонок

Еще никогда в своей жизни я не впадала в такой ступор. Самый настоящий, когда парализовывает все части тела и не можется говорить, ходить, дышать. Меня ударило едкой концентрацией детской боли, тоски и надежды. На физическом уровне, в запахе, витающем где-то в воздухе. Они все повернули ко мне головы, как по команде. Все эти маленькие брошенные мордашки, от вида которых заходилось все внутри и начинало драть горло. Страшное место… на кладбище не так страшно, как здесь. Я иду по ступенькам, они смотрят мне вслед, а я понимаю, что их надежда умрет, едва я оттуда выйду, и умирает она почти каждый день внутри них. Это жуткое место — кладбище детских надежд. Все самое ужасное, что может представить себе ребенок в нормальной семье — это лишиться своих родителей.

Тамара Георгиевна позвала меня в кабинет не сразу. У нее кто-то был и, судя по доносившимся голосам, беседа проходила на повышенных тонах. Иногда я даже слышала целые фразы.

— Я знаю, что обещала, но у меня не выходит, я стараюсь… Я скучаю по нему, вы понимаете?

— Нет, не понимаю. Вы это психиатру скажите, когда он будет вашего ребенка вытаскивать из депрессии.

— Я брошу пить. Мне надо только немного времени и…

— Зачем вы сюда ходите? Посмотреть, как ему без вас плохо? Вот бросите и приходите. Пусть социальные службы этим занимаются. Не надо ко мне ходить и носить ваше просроченное варенье. Вы б лучше водку всю выкинули из дома и вонять алкоголем перестали.

Я отошла к окну и посмотрела на двор — дети все еще гуляли на участках, во что-то играли, кто-то дрался, кто-то безучастно стоял у забора. Он привлекал внимание этот мальчик в зеленой куртке с коричневыми медвежатами. Привлекал какой-то обреченной неподвижностью. Все там же и на том же месте. Странно для малыша его возраста. К нему подошла то ли воспитательница, то ли нянечка, хотела оттащить, но он вырвался и снова вернулся на свое место.

— Вы меня ждете?

Я резко обернулась и посмотрела в глаза темноволосой женщине с аккуратной стрижкой, в темно-синем платье и каким-то ожерельем, завязанным узлом на шее.

— Тамара Георгиевна?

— Да.

— Вам насчет меня сегодня звонили.

Ее тонкие брови взметнулись вверх, и глаза чуть подобрели.

— Да, я припоминаю. Идемте.

В кабинете я чувствовала себя так же неуютно, как и во дворе полном детей — словно я обязана ощущать расслабление, веселье и комфорт, но вместо этого все эти игрушки и книжки на полках морально меня давят, и никакой радости я не испытываю.

— Вы насчет Войтова, верно?

Я кивнула, ерзая на стуле напротив нее.

— А вы ему кто?

— Я? Я… никто, просто его брат…

Заведующая тут же поморщилась, как от зубной боли.

— Его брат сейчас в больнице после серьезной травмы и… и не может навещать мальчика. Я вот… вот вместо него. Пока. Вот.

— Что значит для вас слово «пока»?

Она пристально смотрела мне в глаза, и мне под этим взглядом было ужасно неуютно, словно меня препарировали изнутри. Взгляд жесткий, бескомпромиссный, пронизывающий насквозь.

— Пока Вадим… пока он не выздоровеет.

— Послушайте, как вас. Напомните, пожалуйста.

— Ольга Михайловна.

— Так вот, Ольга Михайловна, у нас здесь не приют для животных, и наших детей выгуливать не нужно. Это брошенные дети, с искалеченным понятием о семье и о любви. В каждом вашем визите вы приносите им надежду, и каждым вашим уходом вы ее жестоко выковыриваете из них с мясом. Так что ваше «пока» доверия мне никакого не внушает. Как и брат Войтова. Ему запретили усыновлять и брать под опеку Василька, а он не слушается постановления, ходит сюда, перелазит через забор, мы несколько раз вызывали полицию — он забирал мальчика с собой.

— Запретили совершенно несправедливо, позвольте заметить.

— Ну не мне судить о верности постановления других органов. У меня есть на руках документ о запрете на усыновление и даже на встречи.

Я сунула руку в сумочку и положила на стол конверт.

— Здесь на ремонт немного, но хоть какая-то помощь.

Взгляд Тамары Георгиевны совершенно не изменился, но конвертик она сгребла в ящик стола.

— Спасибо, ремонт нам действительно нужен. Я разрешу вам навещать мальчика, но, если ваши визиты ухудшат его состояние… а оно не из лучших последнее время, и этот ребенок у нас считается проблемным, свои визиты вы будете вынуждены прекратить.

Я несколько раз кивнула и стиснула в волнении сумочку. Заведующая сняла трубку с какого-то доисторического аппарата и куда-то позвонила:

— Раиса Федоровна, к Войтову пришла родственница. Да. Хорошая женщина, очень приятная, не то что этот… ну вы поняли. Приведите Васю в коридор, познакомьте с ней. Потом проведите на площадку.

Положила трубку и снова посмотрела на меня.

— Встреча первая будет под наблюдением воспитателя. Поверьте, что так лучше для вас, иногда дети ведут себя совершенно непредсказуемо. Войтов обычно спокойный ребенок, но-но-но…все может быть.

Я встала, и она опустила взгляд на мой сверток.

— Это у вас что?

— Игрушка.

— Зачем?

— Мальчику принесла.

— И совершенно напрасно. У него ее отберут или сломают из зависти. Лучше б принесли ему одежду или что-то из еды вкусное, витамины.

— А… а это…

— А это давайте я отнесу в их класс, будет общим. Не надо носить игрушки.

— Я не знала.

— Теперь будете знать. Что-то еще принесли ему?

Я отрицательно качнула головой, а она полезла в шкафчик и достала шоколадные конфеты, дала мне несколько штук.

— Вот, дайте конфеты — это намного лучше. Он и сам съест, и с друзьями поделится.

В дверь негромко постучали, и у меня душа ушла в пятки, она со скрипом приоткрылась, в кабинет заглянула моложавая женщина с рыже-красными волосами.

— Мы здесь.

Пока дошла до двери и вышла за нее, у меня от нервной дрожи занемели руки-ноги, и я вообще разучилась разговаривать. Взгляд вниз опустила на мальчика в зеленой куртке с мишками, со взглядом маленького волчонка из-под насупленных бровей. И глаза такие же темно-синие, маленький клочок урагана. Так похож на старшего брата.

Сердце до боли сжалось, забилось глухо о ребра, засаднило мучительной тоской, перед глазами потемнело, потому что я поняла, что этот малыш делал там у решетки — он ждал Вадима.

Я присела на корточки перед ребенком и посмотрела ему в глаза, точнее, попыталась посмотреть, поймать, обратить на себя внимание:

— Меня зовут Оля.

Почему-то называться официально по имени-отчеству мне не захотелось. Ему вот этих всех воспитателей с нянечками хватает. Он на меня взгляд не переводил, смотрел куда-то вниз на паркет, только пальчики шапку мнут нервно, хаотично. Вспомнились пальцы Вадима на пододеяльнике, когда он нервничал. Действительно, они ужасно похожи. Почему-то бросились в глаза косо срезанные ногти. В каких-то местах до крови, и заусенечки по бокам. Один пальчик нарвал возле ногтя. Представила себе, как кто-то быстро, второпях и неаккуратно срезал ему ноготки, и внутри засаднило с новой силой. Такой худенький, маленький ростом, и уши эти торчат как-то беззащитно на коротко остриженной голове.