Вера Колочкова - Летят перелетные птицы [= Анино счастье] [litres, авторский текст]

– Ну конечно, кто же еще… А скажите-ка мне, как на духу, Анечка, ведь вы влюбились в него, да?

Кофейная чашка, поднесенная ко рту, спасла ее, наверное, от выплеска смущенных эмоций. Тем более, что и сам кофе оказался на вкус очень горьким. Пока горечь прошлась по языку, по гортани, пока горло содрогнулось глотком, с трудом эту горечь пропихивая, успела немного в себя прийти.

– А почему вы так решили, Юля?

Голос вышел спокойным, даже чуть насмешливым. Однако Юлю, похоже, он вовсе не смутил. Панибратски махнув изящной ладошкой, она проговорила с легким вздохом:

– Да влюбились, влюбились… Он мне сам рассказывал. Настоящее искреннее чувство скрыть невозможно, как ни старайся. Оно вокруг человека особую ауру образует, иногда такую сильную, что тронь, и обжечься можно. Нет, странно, странно все-таки… Почему в него так сильно влюбляются, прямо до исступления? Ей богу, обидно даже!

– Почему же…обидно?

Спросила, и сама же своего вопроса испугалась. Как будто признала обиняком Юлино предположение. Надо было не про обиду спрашивать, а как-нибудь тактично вообще от опасной темы отойти… Но, похоже, Юля ее промаха вовсе не заметила. Сидит, задумалась.

– Почему обидно, говорите? Да потому, милая моя Анечка, что сам Синельников никого и ничего, кроме своей работы, любить не умеет… Он любит только свою работу, свое подлое и красивое дело, будь оно трижды не ладно. Хотя чего это я… Вроде как ругаю его, да? Сама-то я нисколько не лучше…

– В каком смысле – не лучше?

– Да в таком. Мы с ним, знаете ли, оба на своей работе повернуты. Оба живем в одной консервной банке. Да, да, именно так, мы – консервы… Вот говорят, красота спасет мир, слышали, наверное, такое выражение?

– Конечно… Конечно, слышала. И что?

– А вы тоже считаете, что красота спасет мир?

– Не знаю, наверное…

– Да ничего она не спасет, это я вам как большой специалист по красоте говорю! Та красота, которой мы с Сашкой занимаемся, наоборот, все самое лучшее из человека выхолащивает! Искренность, непосредственность, чистоту природных линий… Ведь мы что, по сути, делаем? Мы же из нормальных людей каких-то целлулоидных кукол лепим, и сами же результатами своего труда восхищаемся! А когда видим перед собой живую нетронутую природу, бежим очертя голову. Не нравится нам в человеке его истинный природный рисунок, не чувствуем мы его. Сами не чувствуем и других с толку сбиваем…

– Это вы сейчас от имени всей модной мировой индустрии говорите? – произнесла, как могла, насмешливо. – Каетесь, значит? Неужели я своим нецеллулоидным видом у вас такие сложные эмоции вызвала?

– Да при чем здесь ваш вид, Анечка… Я же не про вид, я же вроде про любовь начала говорить! Вот честное слово, не поверите, смотрю сейчас на вас и завидую…

Замолчав, Юля положила руку на грудь, сидела, отваляясь на спинку кресла, слегка покачивая головой. Было в ее молчании, в позе что-то до крайней степени неестественное, обидно уничижительное. И впрямь, будто искусственным консервантом отдавало.

– Нет, Ань, в самом деле, завидую! Такие в вас страдания сидят, такие эмоции… Это же невооруженным глазом видно! Любовь в чистом виде, натуральный продукт! Нет, никакая придуманная красота наш мир не спасет. Его только любовь спасет. Не достоин Сашка такой любви, честное слово, не достоин…

– А вы, Юля? – решительно подняла она на нее глаза. – Вы ему – кто?

– А вы до сих пор так и не поняли, кто я ему?

– Нет…

– О-о-о… Ну, с вами все ясно, Анечка…

– И все-таки? Кто вы ему?

– А знаете, меня в это «кто» одним понятием и не вставишь…

– А вы попробуйте!

– Да? Ну что ж… Значит, загибаем пальцы. Во-первых, я соучредитель, мы на паях владеем салоном красоты, самым престижным в городе, кстати. Во-вторых – единомышленница. В-третьих – верная подруга, причем эта дружба родилась еще из давних, очень давних близких отношений. И в-четвертых – просто любимая женщина. Можно сказать, почти жена.

– Давно?

– Что – давно?

– Ну… Любимая женщина – давно?

– Давно. Просто мы разошлись на какое-то время… И так уж получилось, что как раз в это время в его жизни Варя образовалась. Никто и не предполагал, что Варин период так…затянется. Мы через какое-то время помирились, и он все собирался с ней поговорить… Жалел ее. Привязался, знаете ли. Все собирался, собирался…

– Значит, Варя ничего про вас не знала?

– Ну почему же, не знала? Как раз и знала. Мы с ним вместе должны были в Милан ехать, он и собирался сразу по приезду с ней поговорить. А я ждать не стала, еще перед поездкой пригласила ее в кафе и все там объяснила. Ну, чтоб ему задачу облегчить… Я надеялась, что она девочка умная, поймет… А она, видите, что наделала! В дурное отчаяние впала, на липосакцию эту потащилась. Бедная глупая девочка… Как будто отсутствие лишней складки на талии ее бы спасло! Что тут скажешь – сама виновата…

– Нет! Нет, вы… Вы меня обманываете сейчас, я вам не верю! Он не мог…

– Чего он не мог? – удивленно распахнула на нее глаза Юля, отрывая затылок от мягкой спинки кресла.

– Он… не мог, и все! Он…переживает, он ездит к ней каждый выходной! Он никогда ее не бросит, слышите? Он не такой… Это все неправда, что вы сейчас говорите…

– О-о-о… Все с вами понятно, Анечка… Какая же прелесть эта ваша непосредственность, ей богу…Нет, совсем вы не оценили предмета своей любви. А относительно этих его поездок в это ваше Удальцово, Варенцово…

– Одинцово!

– Ну да, конечно. Так вот, это просто надо Синельникова знать…

– В каком смысле?

– Ну, он человек такой… Ему всегда важно лицо свеженьким сохранить. Очень важно, знаете ли, какая этикетка на консервной банке приклеена. Если свежая и красивая, значит, предполагается, что и продукт там присутствует вполне съедобный. Вот он и сохраняет – этикетку. Даже не других, для себя. Самообманывается так. Будто самого себя обмануть легче. И вам тоже, я думаю, он много чего о своей безысходной совестливости наплел… Он мастер этакое наворотить вокруг себя, знаете ли. Вы не находите, что все это некоторым образом…чересчур жестоко?

Спросила, будто слегка советуясь. И улыбнулась дружески. От этой улыбки поплыло все перед глазами, зашумело в ушах, и показалось даже, будто кресло с сидящей в нем женщиной, так похожей на Одри Хепберн, вдруг поехало к дальней стене, и потолок пошел колыхаться волнами, и воздух сжался в твердое колючее вещество… Так, наверное, бывает во время землетрясения. Когда рушится твой привычный мир, хоть и наполненный под завязку страданиями. Или нет, не страданиями, а как это она сейчас определила… Любовью в чистом виде, натуральным продуктом…

Захотелось немедленно бежать, как бегут из помещений во время землетрясения. Скорее – на воздух. На ветер. В дождь. В ураган. Пусть даже самый сильный.