Вера Колочкова - Летят перелетные птицы [= Анино счастье] [litres, авторский текст]

– Что? Что вы…сказали? Кресло?

– Ну да, кресло…А что такое? Говорю же, инвалид он у меня… Зато парень какой замечательный! Живем с ним, друг в дружке души не чаем. Трудно, конечно, да ничего, живем! Он у меня в заочном институте учится, еще и спортом надумал заниматься… Сейчас такие специальные соревнования есть, забыла, как называются. Ну, что вы на меня так смотрите? Да, и я когда-то через страшное потрясение прошла… И дочку, и зятя а автомобильной катастрофе потеряла. Если бы просто времени доверилась, сейчас бы в психушке свой век доживала, а внук бы мой вслед за родителями отправился, без моей помощи-то.

– И вы тоже за такое потрясение…бога благодарили?

– А как же, милая? Чего толку роптать, если уж случилось? Глупо спрашивать – за что, лучше спросить – зачем…

– И…ответили вам, зачем?

– А как же? То и ответили – живи, мол, и радуйся. Умей радоваться малому, даже самому ничтожному. И внука научи радоваться. Вот мы и живем, и радуемся… Просто от того, что живем! Я раньше и не представляла, сколько в самой обычной жизни присутствует всяческих радостей. Не видела, не ценила… Ну, да ладно. Это мой путь, а ты, милая, своим путем иди. Все у тебя будет хорошо…

Поднявшись со скамейки, женщина развернулась, еще раз глянула ей в лицо. Глаза ее и впрямь будто светились радостью, чистой, как два голубых озерца. Совершенно молодые глаза. И не такие уж они мудрые, как показалось в начале. Просто счастливые.

– Спасибо вам! Спасибо, что поговорили со мной! – уже в спину крикнула ей она. – А как вас зовут, скажите?

– Мария… А вас? – обернулась женщина, еще раз ей улыбнувшись.

– А меня – Анна…

– Счастливо вам, Анна!

– И вам…

Женщина по имени Мария скрылась за плотными кустами сирени, будто растаяла в сумерках. Надо было тоже подниматься со скамьи, ехать на автовокзал. На последний бы автобус не опоздать…

Никак эта Мария у нее из головы не шла – и когда в автобусе ехала, и когда плелась по темным улицам к родительскому дому. Странная женщина, и разговор с ней получился странный. Такое чувство внутри, будто прикоснулась к чему-то болезненно-философическому. Надо же, благодарность за потрясение… Наверное, все это больше из области изотерики проистекает… Но какой-то определенный смысл в этом есть! Странный, но есть. И тем более было странно, что сроду она не увлекалась подобными штучками, даже наоборот, относилась к ним довольно настороженно, как всякий практикующий и уважающий себя медик. А тут, поди ж ты… Хотя чему, собственно, удивляться? Когда земля из-под ног уходит, руки за все норовят ухватиться. Надо же как-то начинать к прежней тусклой жизни приноравливаться. Надо жить. Пусть раскаявшейся, отчаявшейся, осмеянной, пристыженной, а – жить.

Ничего, время лечит. Или как там эта Мария о времени выразилась? Это, мол, другая история? Ну, пусть будет другая. В ее отчаявшемся состоянии уж не до жиру. Да и поселившуюся внутри холодную пристыженность лучше руками не трогать. Пусть выболит. И отчаяние – не трогать. И раскаяние…

О, нет, с раскаянием как раз надо что-то делать, иначе загрызет. Наверное, надо самой себе какое-то искупление назначить. Только – какое? Для бедной Вари самой близкой подругой стать, добрым ангелом, родной матерью? Кстати, Леха предлагал какой-то вариант с компьютером… Надо будет потом обсудить с ним. Обдумать. Время есть. Времени впереди – навалом…

– Анютка, ты? – послышался на ее стук из-за двери глухой тревожный голос матери.

– Я, мам…

– Ну, слава богу. Мы уж тут с отцом с ума сходим. Леха позвонил, говорит, ты ему сообщение послала, что к нам ночевать придешь. А тебя все нету и нету… Ты где была-то? Бледная какая, с лица совсем спала… На ногах еле стоишь…

– Потом, мам… Я спать очень хочу.

– А поесть? А чаю? Что, и чаю с нами не попьешь?

– Нет, не хочу.

– Вы с Лехой-то поссорились, что ль? Чего у вас происходит? Говорит в телефон, а у самого голос дрожит! Ой, смотри, Анютка, доиграешься мужиком… Такие, как Леха, на дороге не валяются!

– Да знаю я, мам!

– Ишь, знает она… Должна же я тебя, как мать, остеречь… С такими-то вывертами и сама не заметишь, как до крайности дойдешь, потом локти кусать будешь. Мы с отцом уж которую ночь не спим, все об тебе думаем, беспокоимся.

– Мама, хватит! Мне что сейчас, развернуться и домой пойти? Устала я, сил нет, понимаешь? Дай мне спать лечь, в конце концов!

Она и сама удивилась этим вдруг проклюнувшимся, по-детски хныкающим ноткам в голосе. Нет, вовсе не вызвала материнская нотация прежнего злого раздражения. Наоборот, будто и успокаивала даже. В обычную жизнь приглашала, с такой злобой отвергнутую.

– Ну, иди тогда, ложись, что ль… Я тебе чаю в постель принесу. И вкусненького на тарелочке, как ты любишь. Помнишь, когда в детстве болела, все время просила принести в кровать вкусненького на тарелочке?

– Помню, мам…

– Так принести?

– Нет, правда, не надо. Глаза слипаются…

Сон и впрямь кинулся на нее, как зверь на добычу, втянул в свое темное логово. Ей вообще всегда в родительском доме хорошо спалось. Наверное, крестьянская природа брала свое – чем ближе к земле, тем крепче спится. Да и воздух в деревянном доме совсем другой, не то, что в панельной клетушке. Хоть и благоустроенной.

А среди ночи будто кто в плечо подпихнул – вздрогнула, открыла глаза. Подняла голову, глянула в предрассветное мутно-серое окно, и колыхнуло внутри непонятной тоскою… Хотя – отчего ж непонятной-то. Все как раз и понятно. Сейчас еще долго пережитые боль и стыд по ночам будут бал править. К этому попривыкнуть надо. Смириться как-то.

Интересно, который час… Выпростала из-под одеяла руку, нащупала тельце телефона на столике. Ага, четыре всего. Самое тяжелое время суток. Время тоски. Что ж, теперь понятно, кто ее в плечо подпихнул. Стыд, боль, тоска, вместе во сне объединившиеся. А она – что, она от них и не отказывается. Поплакать бы, да снова сон благодатью свалился… Утренний, самый крепкий, с яркой четкой картинкой…

На картинке Варя была. Веселая здоровая девушка Варя Анисимова. Виделась ей будто со стороны, или как с большого экрана в кинотеатре. Идет себе Варя по полю меж ромашек и васильков, русые волосы по ветру плещутся.

Открылось, пронзило вдруг осознанием – какая же она и в самом деле красавица! Надо бы к ней туда, на картинку, попасть как-то, сказать об этом! Напрячься надо, все силы собрать…

И вот оно, поле с ромашками и васильками. И вовсе, как оказалось, не по цветам Варя идет, а меж них, по узкой дороге. Надо ее догнать, да что-то мешает… Большое в руках, громоздкое…

Опустила голову, ужаснулась. Это же кресло инвалидное! И Варя вдруг обернулась, глядит со вниманием на нее, на кресло. Улыбнулась ласково, рукой махнула – не бойся, мол. Подумаешь, кресло. Потом засмеялась вдруг и – поднялась… Воспарила над полем, над узкой дорогой, солнце голову короной озолотило. Красиво, глаз не оторвать. Взмахнула руками как крыльями и исчезла за рощей…